Сегодня мы подводим итоги опроса, инициированного нами в канун нового 2022 года с тем, чтобы определить мнение экономистов, аналитиков, банкиров о том, насколько регуляторные требования, предъявляемые к российским банкам, справедливы, и учитывают ли они те возможности, которыми современный российский банковский бизнес (и бизнес вообще) располагает в условиях турбулентности, глобальной пандемии и антироссийских санкций. Рассказывает автор этого опроса, эксперт Национального банковского журнала, экономист, преподаватель РАНХиГС и МИРБИС Надежда ГРОМОВА:

Несколько слов о том, почему я подняла эти вопросы на повестку.

Российский коммерческий банкинг стартовал в 1988 году с принятием Закона «О кооперации в СССР». То, каким грибным оптимистическим ростом отреагировал бизнес на разрешение регистрировать коммерческие банки, можно охарактеризовать одной цифрой: через год, в конце декабря 1989 года, в СССР их было зарегистрировано 1460. Банки продолжат множиться, их количество достигнет максимального значения в 2598 штук в конце 1996 года, а потом случится дефолт 1998 года. Несколько крупнейших коммерческих банков потеряют свои лицензии – регулятор начнёт отзыв с формулировкой «низкое качество активов и невозможность выполнить свои обязательства».

О каких активах тогда шла речь? Давайте возьмём просто две крупных традиционных категории: бумажные и кредитные портфели. Кредитные портфели банков и не могли быть высокого качества, даже до дефолта. Банкирам хорошо известно, что количество предприятий с высоким уровнем кредитоспособности – счётное. Оно конечно и имеет предел даже сегодня. Могло ли дело обстоять лучше в конце девяностых годов прошлого века? В экономике отсутствовал средний класс, класс предпринимателей. Не был накоплен первоначальный капитал. Несовершенным оставалось банковское и налоговое законодательство. Примера лучших практик международного банкинга не было – банковское лобби само тормозило открытие «дочек» и филиалов иностранных банков в стране, зачем плодить конкурентов? И вот был зарождающийся рынок ценных бумаг, основу которого составляли те самые ГКО, по которым был объявлен дефолт. Априори банки были заложниками ситуации в этот кризисный 1998 год, но никак не первоисточником кризиса. Понадобилось несколько лет на восстановление внутреннего межбанковского доверия на денежном рынке, чтобы этот рынок снова заработал. Но тренд на сокращение банков начался и не останавливается до сегодняшнего дня.

Откровением 2021 года была добровольная сдача банковских лицензий регулятору. На этот шаг пошли больше, чем два десятка коммерческих банков, и говорит он ни о чем ином, кроме как о потере интереса к этому виду бизнеса.

Именно поэтому у меня родилась идея опросить банкиров, как они сами смотрят на настоящее и будущее своей отрасли? Итак, результаты (Сводная таблица представлена в конце статьи).

В опросе приняли участие 236 человек. Портрет группы участников таков: 30% составляют люди, проработавшие в банковской системе России больше 20 лет. 49% опрошенных – это менеджеры среднего звена, руководители департаментов, отделов и направлений (уровень ТОП-минус-1), однако были и ТОПы (15%), и даже несколько собственников и членов советов директоров (3%).

В основном (27%) респонденты специализируются на риск-менеджменте и аналитике, а 23% респондентов работают на денежном рынке и рынке публичного долга, что говорит о профессиональном плотном знакомстве с темой опроса.

Позитивно на тенденцию сокращения количества банков отреагировало 9% опрошенных. Негативное отношение к процессу консолидации указали 32% респондентов, а в более мягкой форме «скорее негативное, чем позитивное» отреагировали 38% голосовавших. И это значит, что 70% банкиров, невзирая на то, в каком банке они работали или работают, государственном или коммерческом, с поддержкой иностранного капитала или нет, в системно-значимой организации или нет, характеризуют процесс консолидации сектора с отрицательной стороны. Пояснением подобной реакции можно считать 52% ответов, поддерживающих утверждение, что сокращение количества банков выделяет монополистов, которые затем способны оказывать ценовое давление на рынок и ухудшать состояние банков не-монополистов. И это правда. Стоимость ресурсов для крупных банков, особенно для банков с государственным участием, всегда была ниже, чем для прочих коммерческих банков. Об этом написаны сотни исследовательских статей, как российскими, так и зарубежными экспертами.

Приведу несколько примеров.

Бергер и Местер (1997) описывали банковский рынок России 90-х и подчеркивали, что коммерческие банки уже тогда работали в условиях несправедливой конкуренции и вынуждены были (впрочем, как потом выяснится, и всегда будут вынуждены) привлекать депозиты и межбанковские кредиты на 1,5–3% выше, чем банки, имеющие прямую или косвенную господдержку. Эта невыгодная позиция с самого начала закладывает в голову частным банкирам идею о необходимости получить повышенную маржу при размещении средств в активы, что само по себе ведет к повышению риск-аппетита.

Карас, Пайль и Щурс (2006), анализируя рынок нулевых, пишут о том, что население реагирует на повышение депозитных ставок коммерческими банками «в изысканой манере», а именно, уводя свои средства в государственные Сбербанк и Внешторгбанк, на которые распространяется незримая и неявная, но вполне себе ощутимая госгарантия, придающая неприкасаемый статус. Карас сотоварищи (2008) пишут, что государство прямо или косвенно принимало участие в 1277 кредитных организациях, которые под конец 2007 года аккумулировали почти 40% всех обязательств банковского сектора. Далее Клэйс и Щурс (2007), а также Карас (2008), а затем Верников (2009), Анзуатеги и др. (2010), Ведев и др. (2014) последовательно описывают всё ухудшающиеся конкурентные условия внутри банковской отрасли, преференции, которыми обладали и продолжают обладать государственные банки, и нарастающую борьбу за долю рынка и за маржу, ведомую всеми остальными, мелкими и средними, банками с частным капиталом. Данилова и Морозов (2018) пишут, что Банк России нарушил основные принципы честной конкуренции и назначил банкам, в которых имел прямое участие (таких как Сбербанк и Внешторгбанк) ставку по обязательному резервированию по депозитам в рублях на уровне ниже, чем ставку, установленную для прочих банков, создав лучшие условия по ликвидности и предоставив конкурентное преимущество этим двум банкам. Все эти тенденции ещё более увеличили разрыв в уровнях рентабельности капитала госбанков и частных коммерческих банков.

На вопрос, возможен ли компромисс между стабильностью системы и конкуренцией внутри неё, если иметь в виду, что высокие требования к уровням достаточности капитала могут положить конец малому и среднему частному банкингу, а банкам с госучастием предоставить по сути квази-монополию, 61% опрошенных ответили, что отсутствие честной конкуренции лишает рынок всякого компромисса, а 23% респондентов ответили, что компромисс может быть найден только в условиях пропорционального контроля и регулирования: от больших банков больше ответственности.

Я, кстати, пока шёл опрос, озаботилась поиском информации о концентрации банковского сектора в разных странах мира. Что ж, придётся признать, исторически некоторые страны имеют высококонцентрированный банковский рынок. К примеру, в Австралии по данным отчёта о финансовой стабильности за февраль 2019 года четырём кредитным организациям принадлежит 80% активов банковского сектора. Здесь, правда, надо учитывать, что чистый банкинг в развитых экономиках уже почти исчезает. Так, в начале нулевых огромное развитие получил рынок прямых инвестиций (брокерские, трейдерские дома), а кредитование перестало быть прерогативой одних лишь банков, огромное количество госпрограмм и выросших на их деньгах фондов, положили начало процессу дезинтермедиации банковского сектора. Банки перестали играть роль главного перераспределителя средств от источников сбережений в сектор инвестиций, вот что произошло. Но, тем не менее, в Канаде (МВФ, 2020) семь депозитных банков удерживают в своих руках больше, чем 84% всех депозитов населения. В Японии (МВФ, 2017) традиционно сосредоточены самые богатые, самые крупные банковские корпорации, три из которых имеют статус международных системно значимых банков и владеют 18% активов банковского сектора, а на ТОП-7 приходится 71% всех активов отрасли. Чтобы читатель мог оценить масштабы этой концентрации, я приведу данные о размере банковского сектора в этой стране: активы отрасли составляют 620% ВВП (в России – примерно 100%). В Швеции, где активы банковского сектора равны примерно 550% ВВП, четырём крупнейшим банкам принадлежит 75% активов. То есть, что это значит? Это значит, что 4 кредитных организации вложили свои собственные и заёмные средства в экономику так, что профинансировали ими 412,5% внутреннего валового продукта страны. Дальше расклад такой: в США активы системы составляют 170% ВВП, а на 8 банков приходится 57% активов сектора. В Швейцарии 71% активов – на 7 банках, во Франции 7 банков владеют 91% активов. В Великобритании – стране с самым крупным банковским сектором, более 1000% ВВП, на 7 крупнейших приходится 75% активов.

Обратимся к отечественным цифрам. По состоянию на 1 октября 2021 года на ТОП-7 СЗКО, из которых 5 – государственные, приходится 70% всех активов отрасли и 83,5% обязательств перед физическими лицами (Рисунки 1 и 2). ТОП-1 аккумулирует 48,8% средств населения и 32% активов всей банковской системы. То есть, примерно третья часть российского ВВП закредитована Сбербанком России. Есть ли потенциал для роста других банков? Ещё какой! Есть, куда расти и количественно, и качественно. Ни о каком производственном кредитном пузыре говорить нельзя, экономика России недополучает заёмного капитала, она развивается такими медленными темпами в том числе и потому, что банки не могут кредитовать компании, у которых есть и могут быть все шансы на рост, успешный бизнес и получение полезного продукта. Не происходит это, в частности, не только потому, что мелкие и средние банки не в состоянии кредитовать по приемлемым ставкам, но и потому, что требования к качеству активов и к нормативам достаточности капитала носят завышенный, надуманный характер, характер сдерживания экономического роста. Возможности для укрупнения активов банковской системы есть, и важно знать, от чего и от кого зависит, какими темпами и в какой конкурентной среде русские финансисты будут развивать банкинг, инвестиционный рынок и финансовые технологии.

Не знаю, помнит ли читатель, что в начале 2020 года аналитики Сбербанка представили рынку доклад, в котором сравнили подходы, которые использует отечественный финансовый регулятор, с подходами и принципами, на базе которых выстраивают свои требования крупнейшие финансовые регуляторы мира (Рисунок 3). Неутешительная картина сверхжёсткого необоснованного подхода, который использует Банк России в погоне за «финансовой стабильностью» и объясняет это размытыми определениями, поразила банковское сообщество. Зачем? Для чего? В чём смысл сдерживания роста экономики, роста сектора? А далее случилась пандемия, ценовая война с Сауди Арамко и продажа Сбербанка Министерству Финансов за деньги Фонда Национального Благосостояния. Исследование потонуло в куче несвоевременных, форсмажорных обстоятельств, и о нём позабыли. А ведь очень, очень жёстко указал Сбербанк регулятору, как выглядит риск-ориентированный российский подход на фоне остальных экономик.

Продолжим. В качестве меры контроля, ограничивающей риск банковских групп и повышающей их ответственность перед вкладчиками, 35% опрошенных поддержали идею структурных ограничений – запрет инвестбанкинга деньгами физлиц, 32% выступили за совершенствование и усиление контроля за ликвидностью. 39% респондентов считают основной настоящей причиной сокращения количества банков в стране перераспределение активов в сторону госбанков как результат основной доктрины регулятора. Лишь 24% респондентов указали в качестве причины отзывов лицензий криминальную сторону бизнеса (запрещённые операции) и «воровскую природу банкиров». Между тем, основу формулировок пресс-релизов Банка России об отзыве лицензий за последние десять лет составляют слова «за осуществление криминальных операций и нарушение анти-отмывочного законодательства». Всё правильно, там, где регулятор видит причину краха бизнеса, финансист-предприниматель видит следствие несправедливого подхода.

Теперь о грустном. В качестве срочной меры докапитализации частных банков финансисты видят решение в продаже доли или даже всего бизнеса (32% голосов). 17% считает допустимым привлечение суббординированного долга. 6% респондентов не видят никаких возможностей у частных банков для срочной докапитализации, если таковая потребуется.

Справедливыми и адекватными требуемые уровни достаточности капитала были всегда по мнению 43% респондентов, остальные участники с разными формулировками охарактеризовали нормативы достаточности сложновыполнимыми и завышенными (см. таблицу).Текущая система координат по инструкции 199-И показалась справедливой только 8% участников. 29% респондентов считают требования финализированного подхода завышенными, а 45% - применимыми только к СЗКО и госбанкам. Контр-циклическую надбавку в 2,5% 38% банкиров считают бессмыссленной и искусственно сдерживающей развитие системы, 32% респондентов сказали, что надбавку следует оставить только для крупных СЗКО, у которых больше ответственности за финансовую стабильность системы. Склонность финансистов к пропорциональному регулированию, при котором СЗКО несут большую нагрузку по требованиям к достаточности капитала, обнаруживает и опрос относительно 1%-й надбавки для них, 40% респондентов даже считают, что эту надбавку за системную значимость надо ещё увеличить. Очень отрицательно и с большим недоверием банкиры относятся к действующим нормативам ликвидности: 38% опрошенных считают, что расчёт невозможно проверить, банкиры легко могут манипулировать цифрами, а 26% резко заявили, что нормативы ликвидности и непрозрачны, и неэффективны.

Отдельный интерес представляют ответы на последний, пятнадцатый вопрос, в котором предлагалось написать своё собственное мнение о том, что регулятор мог бы доработать или внедрить в качестве мер дополнительного контроля, чтобы повысить и полезность, и прозрачность используемых мер. Среди предложений звучали: внедрение мер регулирования (а не запрета) хождения криптовалют, ограничение госучастия в банках долей в размере 40–50% от совокупного капитала, внедрение ограничения маржи для СЗКО (допекли монополисты кого-то!), уменьшение количества отчётов, ослабление текущего контроля за рядом операций, внедрение регуляторной гильотины, смягчение ВПОДК и требований положения 716-П, ослабление финансового мониторинга и снятие с банков роли ищеек и доносчиков. Несколько предложений звучали в адрес организационного реформирования самого регулятора: устранение конфликта между функциями аппарата одной структуры, разделить надзор и регулирование, вывести проверки, лицензирование за пределы Банка России в другой авторитетный орган контроля. Предлагается Банку России начать «с себя» и публично озвучить обществу принципы прозрачности своей деятельности и функционирования разных подразделений, анонсировать и внедрить в свою работу свод этических и прозрачных принципов надзора. Банкиры просят о реформе и внедрении гибкого подхода к оценке качества кредитных портфелей и расчёта резервов под обесценение ссуд, просят учитывать экономические реалии, в которых живёт сегодняшний российский бизнес, и не выдумывать категорию заёмщиков ААА в стране с рейтингом ВВВ. Финансисты также считают, что роль и задача регулятора – помогать банкирам выравнивать ситуацию, а для этого необходимо срочно восстановить доверие бизнеса к Центральному Банку. Банкиры не должны бояться внедрять или менять свою стратегию, они должны иметь возможность идти в регулятор как в совещательный и рекомендательный орган, где могут найти понимание и адекватную реакцию. Консультационный надзор так и остался на бумаге, сетуют финансисты при обсуждении того, что могло бы быть , и чего, к сожалению, они до сих пор не увидели.

Что же, коллеги, мы очень рады, что наши вопросы всколыхнули работников банковской отрасли. Рады вашим честным профессиональным ответам. Мы надеемся, что представители мега-регулятора также ознакомятся с данными этого опроса и примут к сведению, что коммуникация с бизнесом может носить и характер так называемой «анонимной приёмной», где на неудобные вопросы можно ответить, не обинуясь, начистоту. Это полезно, и мега-регулятор не должен опасаться критики, а напротив, внедрять в свою работу принципы открытости, формировать различные совещательные консультационные комитеты с участием внешних приглашённых экспертов от бизнеса и от академической среды. Не следует мега-регулятору бояться разделить ответственность за принимаемые решения, одна голова – хорошо, а TWIN PEAKS¹ лучше.

P.S: Редакция NBJ и автор исследования искренне благодарят за информационную поддержку опроса Ассоциацию российских банков (АРБ), партнеров проекта 7в1 (Finversia, Банковское обозрение, Банковское дело, Банки и деловой мир, Банковские технологии, Профессионал. Финансы), а также тelegram-канал @bitkogan и лично экономиста, профессора ВШЭ Е.Б. Когана.

1 TWIN PEAKS – регуляторный подход в пруденциальном надзоре, предполагающий разделение функций разработки принципов и правил (их оставляют за Центральными банками) и собственно непосредственное осуществление надзора за деятельностью кредитных организаций (создают специальный орган по пруденциальному надзору) и участников финансовых рынков (возлагают на комиссии по ценным бумагам). Таким подходом пользуется подавляющее число регуляторов в развитых экономиках. Цель – убрать внутренний конфликт интересов и повысить прозрачность принимаемых решений, ибо каждое решение начинает требовать от регулятора общественных публичных переговоров с ещё одной структурой.