Аналитика и комментарии

15 января 2013

когда трудно быть банкиром

Средневековая Европа обычно воспринимается как весьма противоречивое историческое явление. С одной стороны, в ней несколько веков подряд пылали костры, на которых сжигали еретиков, и ее раздирали постоянные междоусобные войны. С другой стороны, в различных европейских странах существовали весьма развитые правовые и экономические институты, в том числе банковские организации. В чем-то проблемы, с которыми сталкивались средневековые банкиры, мало отличались от тех, которые приходится решать их современным коллегам. А в чем-то это была совсем другая история, в которой огромную роль играли, как ни странно это может прозвучать, религиозные убеждения и церковь.

Подавляющее большинство средневековых европейских государств жило по принципу «один король - одна религия - один народ». До середины XV века все они были католическими, и разница состояла лишь в том, насколько ортодоксальным был их католицизм. Если же говорить о банках, то во всех этих государствах, независимо от их отношения к папскому Риму, национальных и политических особенностей, правил один и тот же закон: давать деньги «в рост» - значит нарушать прямое предписание книги Второзаконие (единоверцу твоему денег «в рост» не давай). Любые попытки обойти этот запрет и заняться тем, что сейчас принято называть «классическим банкингом», влекли за собой всевозможные кары: от исключения из гильдии до отлучения от церкви, что для многих было равносильно смертному приговору.

«ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ» КАК ЗЕРКАЛО СРЕДНЕВЕКОВОГО БАНКИНГА

Пьесу Вильяма Шекспира «Венецианский купец» в современном мире принято воспринимать в одном качестве - как наглядное (и очень талантливо выполненное) свидетельство антисемитских настроений в средневековой Европе. Частично такое отношение к произведению британского драматурга объясняется тем, что современные читатели пьесы слабо представляют себе систему социальных и религиозных отношений в средневековой Европе. А частично тем, что переводили пьесу на различные языки люди, весьма далекие от банковского дела. В результате перед нами предстает удивительное повествование о ростовщике Шейлоке, который по непонятным причинам отказался от получения прибыли по предоставленному кредиту и обратил взыскание на залог - в данном случае на фунт мяса из тела должника.

Читатели и зрители, посещавшие лондонский театр «Глобус», где впервые была поставлена пьеса, наверное, понимали ее нюансы гораздо лучше наших современников. «Прекраснейшая история о венецианском купце» (под таким названием была опубликована пьеса Шекспира в 1600 году) как нельзя лучше демонстрировала различия между двумя видами банкинга в средневековой Европе: тем, который признавался законным видом деятельности, и тем, который рассматривался чуть ли не как «денной грабеж», иными словами, между предоставлением денег взаймы на определенный срок с последующим возвращением только «тела» долга и предоставлением денег «в рост» под проценты, рассчитываемые в зависимости от срока предоставления денег, условий обеспечения, возможных рисков кредитования и т.д.

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно вчитаться в строки пьесы (лучше всего, конечно, написанные на языке оригинала). Венецианский купец Антонио упрекает еврейского ростовщика Шейлока вовсе не за его национальное происхождение и не за то, что Шейлок -стойкий приверженец иудейской веры, отказывающийся как-либо соприкасаться с христианами за рамками чисто деловых отношений. Антонио возмущает, что Шейлок предоставляет деньги «в рост». Шейлок в свою очередь признается, что ненавидит Антонио не столько за принадлежность последнего к христианской церкви, сколько за то, что «в гнусной простоте взаймы дает он деньги без процентов и курса рост в Венеции сбивает». В оригинале Антонио сбивает «rate of usury» -ставку использования денег, иными словами, процентную ставку. Почему так происходит, легко понять: кто же в здравом уме и твердой памяти пойдет брать деньги взаймы под проценты у ростовщика, когда рядом есть человек, готовый предоставить ту же сумму без процентов?

Здесь уместно отступление: под ростовщичеством в средневековом обществе подразумевалось любое кредитование под проценты. Речь не шла о том, что ставки по займам, предоставляемым ростовщиками, были намного выше, чем ставки в «официальных», или законных, банках. Законным банкам было запрещено вообще давать деньги «в рост», поэтому купец Антонио предоставлял беспроцентные займы, возможно, не столько по велению души, сколько подчиняясь действовавшим тогда законам и регулятивным нормам.

Но тут резонно возникает вопрос: если Антонио - такой рьяный противник ростовщичества и банкир, зачем он обращается с просьбой о кредитовании к ростовщику? Ответ простой: ему срочно нужны деньги (точнее, они нужны его другу* Антонио по пьесе выступает как поручитель, или соза-емщик). Он, по словам Шейлока, «банкрот, нищий и мот, который едва смеет нос показать на Риальто (мост через Гранд-канал, место традиционного сбора купцов и наиболее оживленной торговли в Венеции - прим. ред.)», то есть по определению ненадежный заемщик. Три тысячи дукатов - достаточно крупная по тем временам сумма, «поднять» которую было нелегко. Что касается срока займа - три месяца -то он как раз являлся стандартным, а точнее максимально допустимым. Ни один банк не выдал бы заемщику ссуду на более длительный срок, потому что в этом случае могли бы резко возрасти валютные риски как для заемщика, так и для кредитора (в зависимости от изменения курсов валюты займа и валюты платежа). При этом, как ни странно, наиболее опасным для банка считался сценарий, при котором резко вырастал курс валюты платежа. В этом случае банк, конечно, получал существенную прибыль, но «налетал» на обвинения в ростовщичестве.

Конфликт, возникший из-за различного понимания, какой бизнес является законным, а какой нет, естественно, постепенно перерастает в личную вражду. Шейлок уверен, что Антонио лишает его законной прибыли: «Он... в сборищах купеческих поносит меня, мои дела, барыш мой честный зовет лихвой». Шейлок уверен, что он никаких заповедей не нарушает, поскольку и во Второзаконии, и в Книге пророка Исайи указывается, что иноверцев кредитовать можно. Антонио же считает Шейлока бессердечным негодяем, попирающим законы страны, в которой проживает. Национальные и религиозные различия между двумя персонажами не играют принципиальной роли: как только Шейлок предлагает прокредитовать Антонио без процентов под шуточный, на первый взгляд, залог - «фунт мяса», отношение Антонио к оппоненту резко меняется. Он проникается убеждением, что Шейлок исправился, стал порядочным и добрым человеком, причем настолько, что его вполне можно было бы принять в лоно католической веры.

Характерно отношение окружающих к двум этим персонажам, каждый из которых занимается своего рода банковской деятельностью. Антонио воспринимают как воплощение добродетели и образец для подражания, Шейлока - как изгоя. Что было вполне закономерно в глазах средневековых людей. Флорентийская Arte del Cambio (местный регулятор) предписывала исключать людей, уличенных в ростовщичестве, из гильдии банкиров. Они объявлялись «официальными ростовщиками», и дальнейшее отношение к ним выстраивалось в средневековом христианском обществе как к закоренелым грешникам. В некоторых странах дело доходило до того, что ростовщикам и членам их семей отказывали в участии в «христианском братстве», священники не желали их исповедовать, причащать и хоронить в соответствии с ритуалами церкви. Более того, когда во Флоренции (и не только) в середине XIV века вспыхнула эпидемия чумы, церковь объявила болезнь наказанием за ростовщическую деятельность, которой увлекались на тот момент многие флорентийцы. То, что вместе с кредиторами умирали и заемщики, Рим объяснял тем, что «в глазах Господа» грешны и те и другие. Первые - потому что давали деньги «в рост», вторые - потому что соглашались на подобные условия кредитования. Кстати, именно поэтому Антонио в «Венецианском купце» в суде признает себя виновным - не в том, что просрочил платеж по векселю, а в том, что вообще обратился к ростовщику. Грядущее наказание в виде удаления из его тела фунта мяса он рассматривает как заслуженное и не расценивает как смягчающее вину обстоятельство тот факт, что Шейлок предложил ему беспроцентный кредит. «В стаде я - паршивая овца», - говорит он своему другу Баса-нио и изъявляет полную готовность покориться решению суда.

Дальнейшее повествование пьесы показывает, что в средневековой Венеции считалось нормальным и законным предоставление  денег  без   процентов под залог, и, если платеж оказывался просроченным, кредитор мог отстоять свои права в суде. В пьесе Шейлок представляет вексель к взысканию в день окончания срока займа. Тем самым он, как дает понять Шекспир, в очередной раз демонстрирует свое жестокосердие. Между тем подобная практика была обычной для банкиров: они могли в случае согласия должника получить платеж на день или два дня раньше назначенного срока, но не могли продлить вексель, даже если должник умолял их об этом, хотя бы на один день. Потому что «удлинение» векселя рассматривалось банковскими регуляторами как стремление банка получить дополнительную и незаконную прибыль. Валю-тообменная операция начинала рассматриваться как ростовщическая, и банк тем самым навлекал на себя негативные последствия. В начале процесса между Шейлоком и Антонио судья становится на сторону первого: есть подписанный Антонио вексель, в котором четко указана сумма платежа и фунт мяса в качестве обеспечения. Протесты судьи носят не юридический, а морально-этический характер: нельзя же вырезать из должника фунт мяса, пусть это не противоречит законам, зато противоречит христианским заповедям!

Повторимся, современным людям многое может показаться странным в пьесе «Венецианский купец», в том числе настойчивость, проявленная Шейлоком в вопросе взыскания залога, и его категорический отказ получить просроченный платеж в двукратном и даже трехкратном размере (что предлагают друзья должника). А вот людям, жившим во времена Шекспира и до них (ведь сама история о венецианском купце появилась намного раньше пьесы), все происходящее должно было казаться закономерным. Церковь объявляла ростовщическую деятельность противоестественной - «Contro Natura» - и проповедовала соответствующее отношение к людям, занимающимся ею. Не случайно флорентийский поэт Данте Алигьери в своей поэме «Божественная комедия» заставил ростовщиков разделить один круг в преисподней с содомитами и богохульниками. И те, и другие, и третьи в христианском мире воспринимались как существа, «пренебрегшие самой природой». Поэтому поведение Шейлока в суде, его поразительная и бессмысленная жестокость по отношению к должнику не рассматривались современниками Шекспира как что-то удивительное. Шейлок - ростовщик, и этим все сказано.

Если же оценивать поведение ростовщика не с точки зрения нынешней или средневековой морали, а с точки зрения «чистой экономики», то приходится признать, что его поступки выглядят вполне логичными. Он не заинтересован в получении платежа в трехкратном размере (то есть девять тысяч дукатов) или даже в шестикратном размере (18 тыс дукатов), потому что банковская деятельность Антонио, по заверению Шейлока, нанесла ростовщику убыток в полмиллиона дукатов. Скорее всего, Шейлок имеет в виду недополученную прибыль, сформировавшуюся из-за того, что Антонио переманил у него потенциальных заемщиков. Иных деловых «пересечений», кроме как в сфере кредитования, между купцом и ростовщиком не прослеживается. Об этом косвенно свидетельствуют слова самого Антонио: «Часто от его сетей спасал несчастных я, и вот за это меня он ненавидит». А в чем лучшее спасение для должников ростовщика, как не в беспроцентном перекредитовании?

Естественно, у пьесы счастливый и справедливый конец с точки зрения средневековых христианских представлений о морали и нравственности: порок наказан, добродетель торжествует. Шейлок остается не только без залога, который он так желал приобрести, но и без процентов (которые ему предлагали), и даже без «тела» (principal) долга. Его настойчивые требования выдать ему фунт мяса рассматриваются судом как неприкрытое намерение покуситься на жизнь венецианского гражданина. В результате ростовщика обвиняют в попытке убийства, что влечет за собой смертный приговор, милосердно отмененный герцогом, и конфискацию всего его имущества - частично в казну, частично в пользу Антонио, по-видимому, для покрытия моральных издержек последнего. Перед читателями и зрителями в итоге предстает картина убедительной победы законного банкинга над незаконным (или, по крайней мере, порицаемым в средневековом обществе) ростовщичеством.

КАК СТАТЬ БАНКИРОМ И ОСТАТЬСЯ ХРИСТИАНИНОМ?

Вопросы, которые напрашиваются сами собой: в чем тогда был смысл занятия банковской деятельностью в средневековой Европе и как в условиях безвозмездного ссужения средств смогли вырасти крупные банковские дома, самым знаменитым из которых стал «Дом Медичи» во Флоренции?

Быстрее всего ответы на эти мучительные вопросы были найдены в Италии, точнее, в государствах, существовавших на территории современной Италии. Милан, Неаполь, Флоренция, Венеция, Падуя и другие независимые города были активно вовлечены в торговлю, в первую очередь, морскую. Торговля, естественно, требовала кредитования, поэтому нет ничего удивительного в том, что именно в итальянских средневековых городах пышным цветом расцвели банки и организации, которые в современном мире, наверное, назвали бы микрофинансовыми, а тогда называли ломбардами и ростовщическими конторами.

Как могли существовать и процветать эти институты в государствах, находившихся в непосредственной близости от сердца католической религии - Рима? Выход был найден. Банки научились обходить строгие предписания и запреты католической церкви: они выдавали беспроцентные ссуды, но в векселях прописывали суммы не в местной валюте, а в валюте соседней страны, курс которой был выше. Поскольку Италия была раздроблена, в различных денежных единицах, имевших хождение в том или ином городе, недостатка не было. Поэтому ничто не мешало банку получить от должника вексель на 500 флорентийских лир и выдать ему взамен 500 венецианских дукатов (при условии, конечно, что на момент выдачи курс лиры был выше, чем курс дуката). Транзакционные издержки, естественно, ложились на заемщика, банк получал в результате погашения кредита сумму в пересчете на местную валюту и прекрасно себя чувствовал. Если, конечно, угадывал, каким будет соотношение лира/дукат к моменту получения долга. В деле предугадывания итальянские банкиры достигали невиданных высот, так что современники считали некоторых из них финансовыми «волшебниками», людьми, способными управлять курсами валют чуть ли не силой мысли.

Естественно, большой объем подобных кредитно-валютных операций могли позволить себе только крупные банки, так называемые banchi grossi (great banks), имевшие конторы в различных итальянских городах и даже за пределами Апеннинского полуострова. Объемы их операций, судя по сохранившимся бухгалтерским книгам, были огромными. Именно они выступали кредиторами европейских королевских дворов и даже Ватикана, конечно, при условии соблюдения предписания о невзимании мзды с заемщиков. В качестве обеспечения по кредитам обычно они запрашивали ценные вещи, реже здания и практически никогда землю. Можно предположить, что banchi grossi интуитивно стремились избегать накопления непрофильных для себя активов (земля, недвижимость), но, скорее, все объяснялось проще: средневековые заемщики гораздо легче расставались с ценными вещами и деньгами, чем с жильем или землей. Взыскание двух последних видов залогов - особенно если речь шла о крупных и влиятельных должниках - могло повлечь за собой нежелательные для кредитора последствия. В случае, если должниками выступали правители суверенных государств, об этом речь вообще не могла идти.

Владельцы banchi grossi не вызывали отторжения в обществе, их деятельность не считалась ни противозаконной, ни аморальной. Однако, судя по сохранившимся  свидетельствам,  сами они прекрасно понимали, что постоянно балансируют на лезвии бритвы. Не случайно именно крупные итальянские банки в XIII-XVI веках становятся лидерами по объему пожертвований на благо церкви. Не случайно и то, что даже в частной переписке банкиры настаивали на своей принципиальности в вопросах, касающихся различных видов сделок: так, например, Франче-ско ди Марто Данини (1335-1410) в письме к жене отмечал, что он никогда не совершал незаконных операций и не позволял этого никому из служащих. Под незаконными операциями подразумевалось ростовщичество и любые финансовые операции, которые могли быть расценены как сделки, направленные на извлечение незаконной прибыли «за счет страданий ближних».

Страх перед так называемыми незаконными операциями лежал не только в морально-этической, но и в экономической плоскости. Банк, уличенный в занятиях ростовщичеством, автоматически исключался из банковской гильдии... и попадал в перечень ростовщических организаций. Для него начиналась совсем другая история, причем не только с точки зрения объемов операций, клиентской базы, но и с точки зрения налогообложения. Банки в средневековых городах объединялись в рамках гильдии, у них был собственный регулятор (во Флоренции, например, Arte del Cambio), который взимал с банков то, что сейчас назвали бы членскими взносами за участие в гильдии. Если по каким-либо причинам организация изгонялась из гильдии, но при этом продолжала свое существование, то она подпадала под государственное налогообложение, которое для ростовщических институтов было весьма суровым. В некоторых странах у ростовщиков забирали в казну до двух третей их прибыли.

Совершенно очевидным был еще и риск ухудшения качества клиентов. Кредитование у организаций, признанных ростовщическими, считалось постыдным для состоятельных людей, особ знатного происхождения и тем более представителей европейских королевских домов. Ремесленники и торговцы тоже старались обходить ростовщические конторы стороной -они предпочитали обращаться в так называемые banchi a minute (малые, или, как бы теперь сказали, локальные банки, осуществлявшие операции исключительно на территории своего пребывания). Banchi a minute, как и banchi grossi, выдавали беспроцентные кредиты. Возможностей получить маржу за счет операций с различными валютами у них было намного меньше, чем у их крупных конкурентов. Зато они без проблем взыскивали залоги, поскольку принимали обычно в качестве таковых либо одежду заемщиков, либо орудия труда.

Так что на долю ростовщических организаций оставались только низшие слои общества или люди, настолько закредитованные, что им отказывались выдавать займы banchi a minute и banchi grossi. Или третий вариант - как в «Венецианском купце» - люди, срочно нуждающиеся в деньгах, но не способные предоставить достаточного обеспечения под кредит. Например, купец Антонио из пьесы - богатый человек, но его богатство, как иронически отмечает Шейлок, «на кораблях», а корабли могут утонуть, попасть в руки пиратов или задержаться в пути. Поэтому предлагаемый Антонио залог - товары, которые должны прибыть в порт через три месяца, - даже ростовщиком не рассматривается в качестве надежного. Что уж говорить об «официальных банках».

Уровень невозвратности кредитов, выдаваемых ростовщиками, конечно, был гораздо выше. К тому же обслуживание клиентов было чревато рисками для жизни и здоровья ростовщиков, особенно в случаях, если накапливалась критическая масса подобных заемщиков. Поэтому число «официальных банков», желавших перейти в сферу ростовщичества, в средневековых европейских городах стремилось к нулю.

РЕГУЛИРОВАНИЕ ПО-СРЕДНЕВЕКОВОМУ

По прошествии нескольких веков удивительным кажется не только то, что банковские организации в средневековых городах подразделялись на несколько видов, но и то, что была налажена система их регулирования. Причем довольно жесткая и основанная отнюдь не только на религиозных принципах. Во Флоренции вышеупомянутая Arte del Cambio внимательно отслеживала операции банков с наличными деньгами (главным образом, с целью предотвращения использования так называемых «облегченных» монет) и порядочность банковских организаций при выполнении распоряжений клиентов. Дело в том, что большинство таких распоряжений в Средние века делалось устно, никакой подписи клиентов (и тем более электронной цифровой подписи) на документах не проставлялось. Поэтому способом избежать появления поддельных распоряжений и заявок был жесткий контроль со стороны Arte del Cambio, выражавшийся в периодических проверках банковских бухгалтерских книг.

Проверяли подлинность заявок и векселей, конечно, и сами клиенты. Общепринятой практикой был визит клиента в банк и его присутствие в нем на протяжении всего времени, пока банкир записывал заявку в бухгалтерскую книгу. Это был достаточно продолжительный процесс, потому что запись делалась очень аккуратно, каллиграфическим почерком с использованием римских цифр. Если банк впоследствии уличался в подделке записи или в ее искажении, он немедленно исключался из гильдии.

Еще более поразительным может показаться другое: внимание, которое средневековые регуляторы проявляли к вопросам собственности и управления банками. Флорентийские банкиры должны были по первому же требованию Arte del Cambio предоставлять информацию обо всех партнерах банка, о родственниках этих партнеров,   об   управляющих   различными подразделениями (если речь шла о banchi grossi) и их родных. Стоит отметить, что под подобное регулирование подпадали не только «природно» флорентийские банки, но и любые финансово-кредитные организации, действовавшие на территории республики. Делалось это с очевидной целью: чтобы деньги клиентов банков не использовались как инструмент личного обогащения кого-либо из собственников.

Здесь стоит уделить внимание вопросам фондирования деятельности средневековых банков. Поскольку связи между ними были достаточно тесными, существовал и активно работал рынок межбанковского кредитования. Но все же, судя по бухгалтерским книгам банков, более значительную долю фондирования составляли депозиты. В средневековых городах уровень преступности был очень высоким, поэтому стремление людей обезопасить сбережения, положив их в банки, выглядит вполне логичным. К тому же у клиентов была возможность разместить депозиты под проценты. Стандартная процентная ставка по депозитам, действовавшая во Флоренции в XIV-XV веках, составляла 8-9% годовых, в тяжелые с экономической точки зрения времена она могла подниматься до 12%. Сложно сказать, всегда ли она покрывала инфляционные издержки, но, судя по тому, что процесс привлечения депозитов шел активно, она вполне устраивала жителей города. Стоит отметить, что депозиты принимались на определенный срок, установленный банком, и в бухгалтерских книгах не сохранилось ни одного упоминания об их досрочном возвращении по требованию владельцев. С таким явлением, как «срочный депозит», средневековые банкиры - во всяком случае, итальянские - судя по всему, не были знакомы. Конечно, здесь возникает вопрос: если кредитование под процент считалось ростовщичеством, почему же средневековые регуляторы не относились точно так же к принятию депозитов под процент? Ответ прост: потому что вклады оформлялись в бухгалтерских книгах как дар. Нет ведь ничего предосудительного в том, что один человек подарил другому человеку (по совместительству владельцу или руководителю банка) деньги, это его право. А владелец или руководитель банка подарил ему через какое-то время еще большую сумму. В подобных действиях церковь не усматривала нарушения христианских заповедей: наоборот, можно было только похвалить обоих участников процесса за проявленную щедрость по отношению друг к другу.

Как уже говорилось, Arte del Cambio и аналогичные структуры в других средневековых городах регулировали деятельность исключительно «официальных банков». «Вылететь» же из числа таковых было довольно легко, как, впрочем, и разориться, поскольку XIII-XV века были отнюдь не самым спокойным временем в истории человечества и с политической, и с экономической точек зрения. И здесь большой интерес вызывают меры, которые Arte del Cambio предпринимала, когда тот или иной банк по каким-то причинам прекращал свою деятельность или оказывался на грани банкротства. Во Флоренции действовал закон, по которому собственник (собственники) такого банка должен был полностью вернуть средства клиентам. Если он не мог этого сделать, то недостающую часть средств возмещала гильдия, точнее, входившие в нее банки. Итальянские банкиры не рассматривали это как «обременение» - для них, как и для их современных коллег, было важно сохранить доверие клиентов.

ПРОТЕСТАНТСКАЯ ИНДУЛЬГЕНЦИЯ КАТОЛИЧЕСКОМУ БАНКИНГУ

Насколько эффективной была деятельность средневековых банковских регуляторов? Можно предположить, что в XIII-XV веках - достаточно эффективной. Страх быть исключенным из гильдии удерживал банкиров от осуществления операций, которые церковь и государство признавали незаконными. Но по мере развития экономических и финансовых отношений мелкие банки отмирали, крупные становились еще больше. Судя по сохранившимся документам, к началу XV века та же Arte del Cambio столкнулась с проблемой банков too big to fail. С той лишь разницей, что не так страшно было их падение, как политический и экономический вес, приобретенный ими. «Дом Медичи» мог заниматься в XV-XVI веках любыми операциями, в том числе имевшими все черты ростовщичества, ни у одного тогдашнего регулятора не поднялась бы рука, чтобы подвергнуть его остракизму. Ведь Медичи к тому времени не только стали политическими правителями, но и породнились со многими европейскими королевскими домами.

Уменьшению влияния итальянских банковских регуляторов способствовало и другое обстоятельство - ослабление позиций банковских систем итальянских городов. XIV век - начало протестантского религиозного движения в Европе. Постепенно протестантизм превращается в мощную силу, которой «старая» католическая церковь сопротивляется с переменным успехом. В XVI веке новая религиозная конфессия в своей кальвинистской форме воцаряется в Женеве, и практически сразу же здесь начинает расцветать «некатолический» банкинг, допускающий предоставление кредитов под проценты. Причина проста: кальвинизм отвергал многие догматы Рима, в том числе догмат о том, что предоставление денег «в рост» недопустимо и предосудительно для истинного христианина. К тому же в Женеве (как и во многих других швейцарских городах) не было такой устоявшейся цеховой системы, как в Италии. Поэтому здесь новоявленные банки не испытывали панического страха перед остракизмом.

По мере перехода других государств в лоно протестантизма набирает силу то, что теперь принято называть «классическим банкингом». Католическая церковь не может резко отказаться от своих догматов, итальянские банки, какими бы крупными и влиятельными они ни были, не могут выйти из-под духовного диктата Рима. В результате они начинают сдавать свои позиции финансовым организациям, расцветающим в протестантских странах. Чтобы выдерживать растущую конкуренцию, «итальянцам» приходится поступаться принципами, в том числе укоренявшейся веками уверенностью, что ростовщикам грозит вечное проклятие.

текст Анастасия Скогорева
Поделиться:
 

Возврат к списку