С чем связано резкое сокращение за последние четыре года количества частных банков на российском рынке? Насколько опасно для конкуренции такое явление, как формирование на рынке олигополии, состоящей из банков с госучастием? Может ли репатриация капиталов создать условия для увеличения количества и объемов сделок слияния и поглощения на банковском рынке и почему сейчас инвесторы считают данные активы недостаточно привлекательными? На эти и другие вопросы ответил NBJ старший управляющий директор и главный аналитик Сбербанка России Михаил МАТОВНИКОВ.

NBJ: Михаил, первый вопрос, который я хотела бы вам задать, изначально касался российской экономики, но жизнь внесла коррективы, и многих наших читателей наверняка интересует произошедшее на американских фондовых рынках 5 февраля. Что стоит за тем обвалом фондовых индексов? Это техническая коррекция, как о том говорят американские финансовые власти, или первый звонок нового кризиса?

М. МАТОВНИКОВ: Не могу сказать, что это событие является полной неожиданностью. Многие эксперты давно уже отмечали, что американский фондовый рынок растет слишком сильно, это ни на что не похоже и ни с чем не связано. Прогнозировать, что фондовые индексы США должны резко упасть, начали еще в прошлом году, и, как мы видим, это произошло.

NBJ: А это может иметь такие же последствия для американской и мировой экономики, как десять лет назад?

М. МАТОВНИКОВ: Как десять лет назад – это перебор: тогда мир пережил крах ипотеки subprime, за которой вообще ничего не стояло. Сейчас же мы наблюдаем скорее обычное падение фондового рынка после перегрева. Это даже не очень похоже на крах доткомов в начале 2000-х годов: тогда упала стоимость компаний, которые высоко оценивались, но не имели ни активов, ни прибыли. Сейчас же ралли было в акциях вполне традиционных эмитентов, показывающих хорошие результаты, но и ралли, и глубина падения могут усиливаться за счет, например, распространения алгоритмической торговли. Тем не менее пока нет фундаментальных причин для обвала, значение имеет рост ожиданий увеличения ставки Федеральной резервной системы (ФРС), что сделает деньги дороже и стимулирует переток в менее рискованные активы.

NBJ: Правильно ли я понимаю, что если дело обстоит таким образом, то нам не стоит опасаться серьезных последствий для российской экономики?

М. МАТОВНИКОВ: Я бы не стал исключать такой возможности. Все подобные истории, как правило, заканчивались проблемами с ценами на нефть и снижением курса мировых валют относительно доллара США. И даже если мы непосредственно не ощутим на себе удар очередного американского фондового кризиса, то велика вероятность, что мы почувствуем его опосредованно.

NBJ: Это будет очень обидно, потому что у нас, по устоявшемуся экспертному мнению, наметился экономический рост, и он даже приобрел некие устойчивые очертания.

М. МАТОВНИКОВ: Наш рост как раз является достаточно неустойчивым. В ноябре-декабре 2017 года мы пережили довольно резкое падение промпроизводства, хотя оно носило, скорее, технический характер. В чем заключалась главная причина того, что это стало возможным? В том, что в ноябре-декабре 2016 года был зафиксирован совершенно необъяснимый и при этом существенный рост промпроизводства. Лично я думаю, что ларчик просто открывался – роста в позапрошлом году в таких масштабах не было.

NBJ: Его просто «нарисовали»?

М. МАТОВНИКОВ: Не совсем так. Имел место статистический казус. Росстат тогда изменил отраслевой классификатор, отрасли в результате «перетасовались», и картина вышла, мягко говоря, не слишком близкая к реальности.

NBJ: Но если так, значит, и в конце прошлого года не было никакого существенного падения? Просто показатели за четвертый квартал 2017 года сравнивали с искаженными цифрами 2016 года по принципу «от года к году»?

М. МАТОВНИКОВ: Совершенно верно. И сейчас мы возвращаемся в этом вопросе в нормальную ситуацию, то есть видим небольшой рост в целом по сектору и довольно сильно различающиеся картины по отраслям. Мы видим падение объемов производства в металлургии, что связано с введением антидемпинговых пошлин, наблюдаем не самые хорошие процессы в других отраслях, а где-то, наоборот, видим плюс. Проблема же заключается в том, что в целом рост остается очень низким, на уровне статистической погрешности, и поэтому ухудшение ситуации в той или иной отрасли или подотрасли вызывает у нас чувство беспокойства. Такова особенность низкого восходящего тренда, ничего удивительного в этом нет. Одно дело, когда у вас экономика в целом растет на 5–7%. Тогда падение в той или иной отрасли или подотрасли не столь заметно, поскольку экономика, несмотря на это, остается в позитивной зоне. И совсем другое, когда рост недалек от нуля.

NBJ: Общаясь с другими экспертами, я слышала следующие выводы – денежно-кредитная политика мегарегулятора нашего финансового рынка не слишком способствует тому, чтобы у нас наблюдались высокие темпы роста ВВП. Иными словами, ограниченное денежное предложение и низкая инфляция – это не те условия, которые необходимы в таком случае.

М. МАТОВНИКОВ: Это в значительной степени правда, потому что любой механизм по снижению уровня инфляции действует следующим образом: создаются условия для того, чтобы экономическим агентам невыгодно было поднимать цены на свои продукты и услуги. В каких ситуациях это бывает им невыгодно? В тех, когда на низком уровне удерживается потребительский спрос. Соответственно, вывод тут простой: любой механизм, направленный на снижение инфляции, – это угнетение потребительского спроса и, следовательно, временное снижение темпов экономического роста. Но перекладывать всю ответственность за это исключительно на Банк России и на ту денежно-кредитную политику (ДКП), которую он проводит, нецелесообразно и несправедливо.

NBJ: Почему? Разве не ЦБ РФ формирует и реализует ДКП?

М. МАТОВНИКОВ: Потому что, помимо ДКП, есть еще и бюджетная политика, которую определяет и проводит в жизнь Министерство финансов РФ. В чем на сегодняшний день одна из ее главных целей? В сокращении дефицита бюджета и в идеале в возвращении к бездефицитному бюджету. В этом контексте необходимо снижение госрасходов, а это то, о чем я говорил выше: угнетение внутреннего спроса и, соответственно, экономического роста.

Смотрите сами – по итогам 2016 года дефицит бюджета составил 3,6%, по результатам прошлого года, по предварительным оценкам Минфина, он был 1,4%. Это означает, что можно смело отнимать от показателя роста ВВП 2,2%. В этом смысле эффект выбранной бюджетной политики измерить проще, чем денежно-кредитной, поскольку бюджетная политика сама по себе является фактором, напрямую участвующим в расчете ВВП.

NBJ: Но тогда получается, что экономический рост в нашей стране тормозится вполне осознанно.

М. МАТОВНИКОВ: Говорить о том, что это делается из злонамеренных целей, неправильно. Более того, мы должны признать, что нашему правительству в целом и финансовым властям страны в частности удалось за последние четыре года достичь феноменальных результатов. В условиях растущих санкционных ограничений, падения цен на нефть, банковского кризиса и воздействия других негативных факторов приблизиться практически вплотную к формированию бездефицитного бюджета и оказаться в состоянии перейти к бюджетному правилу, позволяющему увеличивать объемы суверенных фондов, – это почти чудо.

NBJ: А есть ли робкая надежда, что, когда властям удастся обеспечить бездефицитный бюджет и низкую инфляцию, денежно-кредитная и бюджетная политики будут смягчены? Или этого не произойдет из страха перед тем, что тогда снова резко поднимутся показатели бюджетного дефицита и инфляции?

М. МАТОВНИКОВ: Тут надо понимать следующее: принятый бюджет предполагает, что часть доходов будет поступать в суверенные фонды, даже когда бюджетный дефицит еще не будет нулевым. Эта позиция подвергается критике со стороны многих экспертов, и их рассуждения звучат вполне логично: если есть дополнительные доходы от нефти, то почему бы не тратить их на покрытие дефицита бюджета вместо того, чтобы наращивать долг для покрытия бюджетного дефицита? Но, рассуждая об этом, необходимо понимать и другой момент: именно Минфин, а не ЦБ РФ в нынешней ситуации в большей мере отвечает за курс рубля. То есть с укреплением рубля борется именно он, а не ЦБ РФ.

NBJ: По вашему мнению, если бы не было этой борьбы, рубль был бы крепче, чем сейчас?

М. МАТОВНИКОВ: Безусловно, и, учитывая текущие цены на нефть и потоки капиталов, существенно крепче. Но более низкий курс рубля, а точнее говоря, его сохранение на нынешних уровнях по отношению к доллару и евро – критически важный фактор для целого ряда отраслей российской экономики. Причем, вопреки расхожему убеждению, не столько для нефтяной отрасли и металлургии, сколько для так называемых новых экспортеров – тех отраслей, которые совсем недавно стали поставлять свою продукцию на зарубежные товарные рынки. Новые экспортеры чрезвычайно чувствительны к любым негативным для них факторам, в первую очередь к укреплению рубля. А сейчас как раз снова складываются условия для этого: первый квартал года – это традиционно сильный платежный баланс плюс к этому достаточно спокойная ситуация в отношении санкций и притоки капиталов. Так что Минфину приходится предпринимать меры для того, чтобы рубль не шел выше.

NBJ: Хочется помечтать о том, что вернувшиеся или оставшиеся капиталы вольются на банковский рынок и несколько украсят ситуацию на нем, обеспечив рост количества сделок слияния и поглощения.

М. МАТОВНИКОВ: Как и в случае с любым другим рынком, для того чтобы это произошло, нужно выполнение нескольких условий. Инвестиции в те или иные секторы экономики совершаются ведь не от того, что у кого-то слишком много денег и он ищет, куда бы их вложить. Для принятия таких бизнес-решений надо, чтобы секторы или активы обладали определенным уровнем инвестиционной привлекательности. Если она наблюдается, то инвестиции в них придут, если нет, то даже при самых благоприятных общеэкономических условиях и при наличии денег у потенциальных покупателей эти секторы не будут обласканы вниманием инвесторов.

NBJ: Вот как раз с инвестиционной привлекательностью у нашего банковского сектора дела обстоят не очень хорошо – во всяком случае с тем, какой она была 12–15 лет назад, даже сравнивать бессмысленно.

М. МАТОВНИКОВ: Естественно. В первую очередь потому, что резко снизились темпы роста сектора в целом: если в указанный вами период они могли составлять 40% и выше, то сейчас это порядка 5%. Рентабельность банковского бизнеса теперь низка, и все понимают, что, если инфляция останется такой же низкой, как сейчас, то это приведет к сокращению маржинальности банковского бизнеса. Все это вместе влияет на поведение потенциальных инвесторов, но в то же время это не означает, что на банковском рынке совершенно нет привлекательных для инвесторов историй и активов.

Вообще должен сказать, что сейчас формируется новое лицо банковского рынка, и мы находимся только в начале этого процесса. Когда оно сформируется, мы наверняка увидим в том числе и всплеск инвестиций в отдельные привлекательные активы на этом рынке. Так же было и на предыдущих этапах его развития.

NBJ: Это, судя по последним процессам, лицо государственной или, скорее, «огосударствленной» банковской системы. Уже озвучиваются следующие цифры: до 75% от совокупного объема активов банковской системы контролируется банками с госучастием. Понятно, что во многом такая картина сложилась по результатам последних трех санаций. По вашему мнению, увеличение доли государства – это логичный процесс или просто «так вышло»?

М. МАТОВНИКОВ: Смотрите сами – за последние 25 лет, то есть с того момента, когда в нашей стране начала формироваться рыночная банковская система, у нас было пять банковских кризисов – в 1995, в 1998, в 2004, в 2008 и в 2014 году.

NBJ: Каждой пятилетке – свой банковский кризис?

М. МАТОВНИКОВ: Получается примерно так. И во время каждого из них частные банки активно банкротились. А после завершения каждого из этих кризисов появлялась новая поросль частных банков, но следует признать, что каждая следующая была более чахлой по сравнению с предыдущей.

NBJ: Но тут вам могут возразить – конечно, эти частные банки мрут как мухи, потому что госбанки поддерживает государство, а кто оказывает поддержку частным банкам?

М. МАТОВНИКОВ: Встречный вопрос – а разве это не должны делать их акционеры? Но вместо поддержки мы уже неоднократно видели прямо противоположную картину, когда акционеры не только не увеличивали в кризисные периоды капиталы своих банков, но и выводили из них средства для поддержки других своих бизнесов. А что происходит после отзыва у банков лицензий или отправки банков на санацию? Компании, которые принадлежат акционерам этих банковских активов, первыми перестают обслуживать свои кредиты. В результате в балансах банков возникают огромные дыры, о чем нас потом и оповещают ЦБ РФ и АСВ. Вот и скажите мне, пожалуйста, по кому мы льем слезы, говоря о нескольких сотнях ликвидированных банков?

NBJ: Так слезы льют не по конкретным организациям, а по тому, что действительно меняется лицо банковской системы, но при этом исчезает лицо частных банков. И многих волнует вопрос, а как же конкуренция, не уйдет ли она с рынка вслед за «частниками»?

М. МАТОВНИКОВ: У нас есть предубеждение, что конкуренция неразрывно связана исключительно с частными организациями: есть они – есть конкуренция, нет их – нет конкуренции.

Как часто в мировой практике представляют себе госбанки? Это неповоротливые структуры, придерживающиеся устаревших моделей бизнеса, плохо управляемые, кредитующие те сектора и компании, которые им велит государство. Это банки, которые обременены «плохими» активами, потому что государство, исходя из социальных или иных соображений, запрещает им взыскивать долги. И во главе этих организаций стоят некомпетентные менеджеры, которых назначили исключительно за их близость к тому или иному чиновнику, а не за профессиональные качества. Такая картина обычно рисуется?

NBJ: Во всяком случае близкая к этой.

М. МАТОВНИКОВ: Тогда перейдем к другой картине под названием «а частные банки – совершенно другие». Они гибки, эффективны, живут долгосрочными интересами акционеров, четко просчитывают риски, ими управляет компетентный менеджмент. Иными словами, они полная противоположность своим государственным «коллегам по цеху».

И, казалось бы, понятно, кто должен быть более эффективным и успешным. Но практика-то этого не подтверждает, и она же опровергает многие из существующих предубеждений. Вопреки широко распространенному мнению, государство у нас в стратегии и политику госбанков практически не вмешивается, а вот про акционеров частных банков это далеко не всегда можно сказать. Думаю, ни для кого не является секретом то, что многие частные банки из числа тех, у кого были отозваны лицензии, кредитовали бизнесы своих собственников, фальсифицировали отчетность, принимали на себя несоразмерные риски и т.д. Иными словами, частные банки не являются априори более эффективными. Это убеждение потихоньку развеивается так же, как в 1990-е годы исчезло другое похожее убеждение – что частные СМИ априори являются объективными, а государственные СМИ способны только искажать факты и вести пропаганду.

NBJ: Не важно, кто собственник, а важно, какой он?

М МАТОВНИКОВ: Важно, в первую очередь, какая у него мотивация. Есть ли у него желание поддерживать банк в трудную минуту, или все, что он сделает, – это выведет из банка остатки средств и сдаст его на милость регулятору?

NBJ: Но есть же и частные банки, за которые их акционеры борются до конца.

М МАТОВНИКОВ: А никто и не говорит, что все частные – плохие. Это было бы таким же предубеждением, как утверждение, что государственные банки обязательно плохие. На рынке есть частные финансово-кредитные организации, где собственники «откусят голову» менеджеру, если он позволит банку принять на себя избыточные риски, или сфальсифицирует отчетность, или сделает еще что-либо предосудительное. Вот такие банки и живут, и у нас есть, кстати говоря, достаточно неплохой розничный сектор. Заметьте, если мы возьмем банки, работающие в этой сфере, то из всех них «умер» только один – банк «Связной». И сравните эту цифру с 300 корпоративными банками, которые были вынуждены за последние четыре года сдать свои лицензии. Я считаю, что это сигнал: у розничного банка, занимающегося достаточно высокорискованным видом кредитования, намного больше шансов выжить, чем у банка, кредитующего своего собственника. В рознице, безусловно, существуют интересные бизнес-модели, развивающиеся даже несмотря на кризис. И, когда ситуация в экономике окончательно выправится, именно в этом сегменте найдется для банков поле и для роста бизнеса, и для увеличения его маржинальности.

Это одна история, имеющая отношение к конкуренции. А вторая история заключается в том, что в России образовалось несколько госбанков. И эти организации конкурируют между собой со страшной силой.

NBJ: Это называется конкуренцией внутри олигополии?

М МАТОВНИКОВ: Да. И она намного жестче, чем та, которая существует между «госами» и другими участниками рынка.

NBJ: А почему?

М.  МАТОВНИКОВ: В случае олигополии изменение ставок, например, по ипотеке в одном банке непременно оказывает влияние на политику другого банка, входящего в олигополию. Я не случайно взял в качестве примера ипотечное кредитование, где заемщики очень чувствительны к изменению ставки по кредитам хотя бы на полпроцента. Если кто-то из участников олигополии снижает ставку хотя бы на эту величину, то возникает риск для других участников олигополии – клиенты могут уйти от них в банк, который предлагает им более выгодные ценовые условия. Практика уже неоднократно показывала это. А причина тому – в том, что количество участников олигополии ограничено.

NBJ: Ограничено, но при этом оно растет.

М МАТОВНИКОВ: Да, и в этом есть позитивный момент. Если в олигополию входит не более двух игроков, то это фактически квазимонополия, поскольку игроки могут быстро просчитать действия друг друга. Соответственно, ключевой вопрос заключается в том, какая олигополия ведет к максимальному росту конкуренции внутри себя? Ответ таков: это такая структура, в которой есть группа участников, заинтересованная в изменении сложившейся ситуации и существующей расстановки сил. Скажем, у нас есть Сбербанк России и ВТБ – это группа лидеров, а наряду с ними есть, если так можно выразиться, группа преследователей, которая хочет дотянуться до лидеров и нарастить как можно больше свою долю рынка.

В качестве аналогии я могу напомнить вам историю, которая в свое время произошла на рынке мобильной связи. Если помните, в начале 2000-х годов там было два ключевых игрока – МТС и Билайн, но МТС был лидером в GSM, а Билайн должен был наверстывать отставание. Это была дуополия с весьма острой конкуренцией, доходившей до ценовых войн, потом появились сначала Мегафон, а потом Теле2. После каждого возникновения нового игрока конкуренция внутри олигополии обострялась, и это приводило к снижению тарифов для потребителей, и к сегодняшнему моменту мы можем констатировать, что мобильная связь в России – одна из самых дешевых в мире. И ситуация, которая складывается на банковском рынке, сейчас очень похожая: увеличение количества участников оли- гополии приводит к тому, что банковские услуги в целом могут стать более выгодными для клиентов.

NBJ: И все-таки ключевой момент – это процессы, идущие внутри олигополии. А за ее пределами банкам приходится непросто. По вашему мнению, может ли им помочь переход к пропорциональному регулированию и появление на рынке банков с базовой лицензией? ЦБ РФ утверждает, что да, поможет, но понятно, что убедиться в правоте этого утверждения можно будет только на практике.

М МАТОВНИКОВ: Пропорциональное регулирование – это попытка уменьшить регуляторное давление на самые небольшие банки. Это, в принципе, окажет им определенную поддержку, но это не должно затмить для них главную цель – прорваться в элиту, а не законсервироваться на дне. Они должны эффективно конкурировать в своих нишах, повышать уровень удовлетворенности своих клиентов, использовать новые технологические возможности. Тогда они смогут выжить и развиваться дальше.

NBJ: Очевидно, что смогут это сделать не все, а это значит, что количество банков продолжит сокращаться, не так ли?

М МАТОВНИКОВ: Да. И тут дело не только и не столько в том, что есть конкуренция со стороны госбанков. Куда более важным фактором, способствующим снижению числа банков, является низкая инфляция. Давайте снова обернемся назад и вспомним, как 1 января 1995 года был осуществлен переход к политике валютного коридора. Инфляция после этого резко снизилась, а через восемь месяцев после выяснилось, что банковский рынок охвачен кризисом ликвидности. Но если вы думаете, что пик банкротств тогда пришелся на 1995 год, то вы ошибаетесь – это произошло в 1996 и 1997 годах. Просто тогда на фоне быстрого развития банков «отряд не заметил потери бойца»: многие участники ушли с рынка, но их место заняли другие. Сейчас мы видим новый раунд снижения инфляции. Это значит, что через какое-то время мы увидим очередной отток банков с рынка.

NBJ: Вот казалось бы – какая связь между низкой инфляцией и уходом банков?

М МАТОВНИКОВ: Прямая. Снижение инфляции ведет к уменьшению маржинальности банковского бизнеса. Если инфляция 4%, то посудите сами, какими должны быть ставки по кредитам после нормализации денежной политики ЦБ РФ? Процентов 7–8, а для лучших заемщиков, по-видимому, 5–6? Депозитные ставки тоже будут невысокими. В этих условиях неизбежно будет возрастать значимость кредитного риска, поскольку активы будут расти медленными темпами. Вы же понимаете, что если у вас 20% просроченных кредитов, но при этом кредитный портфель ежегодно увеличивается в два раза, то это одна история. А если просроченных кредитов те же 20%, а портфель растет на 5% в год, то ваши проблемы не «рассасываются». Что же делать в этой ситуации? Придется функционировать за счет более высокой производительности, меньших издержек, нужно будет серьезно наращивать долю комиссионных доходов, более тщательно продумывать свои бизнес-модели и т.д. Иными словами, потребуются и внедрение новых сервисов, и инвестиции, и еще многое другое.

NBJ: То есть дело не в некоей установке, которая якобы существует в ЦБ РФ – что банков должно остаться 200–300, а в том, что есть объективные условия для того, чтобы количество банков еще снизилось по сравнению с нынешним?

М МАТОВНИКОВ: В принципе, одно другому не мешает, но я не думаю, что в ЦБРФ в действительности есть подобные установки. Достаточно объективных причин для того, чтобы финансово-кредитным организациям приходилось непросто. И, кстати, я должен сказать, что низкая маржинальность бизнеса – это вызов для всех банков, независимо от того, является ли их собственником государство или «частник».

NBJ: И все же вы думаете, что частным банкам удастся выжить в таких условиях?

М МАТОВНИКОВ: Да, если, как я уже сказал, они сосредоточат свое внимание на рознице. У частных банков есть все для того, чтобы успешно конкурировать с госбанками и друг с другом на этом поле. Ниша розницы еще долго будет привлекательной, у нас впереди рост безналичных расчетов, бум на рынке ипотеки, плюс к этому весьма перспективным направлением является обслуживание малого и среднего бизнеса, и можно разработать необходимые ИТ-решения для того, чтобы сделать это обслуживание эффективным. Так что возможности и шансы есть – должно быть встречное желание со стороны банков меняться.