Аналитика и комментарии

11 января 2018

перестройка, ставшая реальностью

Насколько устойчивым может быть наметившийся рост российской экономики? Как и почему изменилась структура российского экспорта и чем объясняется то, что значительная часть нашего бизнеса выступает теперь за слабый рубль и против отмены санкций? С чем связано предложение ЦБ РФ разделить банки на группы в зависимости от спектра совершаемых ими операций? На эти и другие вопросы в интервью NBJ ответил старший управляющий директор и главный аналитик Сбербанка России Михаил МАТОВНИКОВ.

NBJ: Михаил, много говорят о том, что российской экономике удалось выйти из кризисного состояния. По вашему мнению, насколько обоснованы эти заявления – нам ведь и до этого не раз говорили о том, что наиболее острая фаза кризиса пройдена и вот-вот возобновится рост и т.д.?

М. МАТОВНИКОВ: Давайте восстановим хронологию событий, имея при этом в виду, что нынешний кризис был двухфазным. Первая его фаза действительно была преодолена к августу 2015 года. По всем критериям мы тогда коснулись «дна», однако вторая волна девальвации в конце того же года привела ко второму «дну», представшему перед нами в I квартале 2016 года. Затем началось восстановление, и к концу 2016 года мы приблизились, во всяком случае по объемам промышленного производства, к тому уровню, который фиксировался по состоянию на конец 2013 года. Именно это дает основания говорить о том, что кризис в определенном смысле этого слова завершился.

NBJ: Но, наверное, нельзя сказать, что это ощутили все отрасли нашей экономики?

М. МАТОВНИКОВ: Да. Тут важно понимать структурные вещи. В российской экономике значительная часть секторов действительно все еще испытывает сложности. И мы оказались в ситуации, когда одни секторы уже могут демонстрировать существенное увеличение объемов производства и положительный рост, а показатели других продолжают падать, или их рост настолько незначителен, что о нем знают только статистики, – не более чем на 0,5%.

NBJ: И какие же секторы перешли к восстановительному росту, а какие продолжают оставаться в кризисном состоянии?

М. МАТОВНИКОВ: Что касается вторых, то это, прежде всего, строительство, торговля, некоторые сегменты машиностроения, особенно инвестиционного. А если говорить о первых, то это, конечно же, сельское хозяйство и целый ряд отраслей обрабатывающей промышленности. При этом смотрите, какая вырисовывается картина: если взять промышленное производство, то падение показали шесть подотраслей, доля которых в общем объеме промпроизводства составляет порядка 42%. В то же время подотрасли с долей в 58% растут, причем, например, объемы текстильного и швейного производства увеличились более чем на 5%, примерно на столько же выросло производство изделий из кожи.

NBJ: Правильно ли я понимаю, что этосвидетельствует о перестройке структуры экономики?

М. МАТОВНИКОВ: Да. И то же самое можно сказать о структуре экспорта. Ни для кого не секрет, что традиционно основную долю в нашем экспорте занимала нефтяная промышленность. В стоимостном выражении здесь фиксируется рост объемов выручки, но мы же понимаем, что в количественном выражении роста здесь трудно ожидать, поскольку в силу договоренности с ОПЕК и странами, не входящими в картель, объемы поставок нефти на мировые рынки будут сокращаться. Вторая базовая экспортно ориентированная отрасль – металлургия – тоже переживает нелегкие времена из-за трудностей в Китае, перепроизводства на рынке металлов и введения заградительных пошлин. С другой стороны, экспорт своей продукции начинают наращивать те отрасли, которые всегда считались ориентированными на внутреннее потребление, – пищевая промышленность и сельское хозяйство. На экспорт теперь идет потребительская электроника, шины, ткани. Понятно, что пока, если брать общую картину, доходы от экспорта этой продукции невелики и понадобится еще несколько лет, чтобы эти показатели стали заметными на фоне общего объема экспорта.

И еще я хотел бы добавить, что наглядной иллюстрацией тех изменений, которые сейчас происходят, является ситуация в машиностроении. Этот сектор «завязан» на инвестициях. По итогам 2016 года, по данным Росстата, здесь зафик- сирован рост на 3,8%. Росстат выделяет шесть секторов в машиностроении, два из них показывают рост, а четыре – падение, причем объемы производства станков, например, упали на 17%, оборудования спецназначения – на 12%, механического оборудования – на 7%. Где же тогда происходит рост? В секторе производства оборудования для сельского хозяйства и лесного хозяйства – на 24% и секторе бытовых приборов – на 21%. И как раз они за счет своего роста «вытаскивают» в плюс всю отрасль машиностроения.

NBJ: По вашему мнению, почему такая структурная перестройка экономики про- изошла именно на волне нового кризиса? Ведь о том, что она необходима, говорилось гораздо раньше, в том числе и во время кризиса-2008.

М. МАТОВНИКОВ: Это очень интересный вопрос. Ответ на него следующий: во-первых, в 2008 году произошел мировой кризис, а в России была политика, направленная на рост зарплат и пенсий. В тех условиях компании не были заинтересованы в том, чтобы бороться за внешние рынки, а в России худо-бедно наблюдался рост внутреннего спроса. При этом девальвация рубля была небольшой, а падение всех экспортных цен было гораздо более сильным. В результате экспортеры очень много потеряли.

Сейчас ситуация прямо противоположная: экспортные цены упали не так уж существенно, а вот рубль был, как мы помним, сильно девальвирован. Внутренний спрос сократился ориентировочно на 10% и до сих пор не восстановился. Естественно, что как иностранные компании, построившие в России заводы в надежде на рост потребительского спроса, так и наши предприятия стали выходить на внешние рынки со своей продукцией, стараясь таким образом восполнить утраченные доходы.

NBJ: То есть делается это от плохой жизни?

М. МАТОВНИКОВ: Именно. Причем, повторюсь, экспортируются даже те товары, которые до этого сложно было себе представить на внешних рынках, например, моющие средства. В целом новая ситуация стала мощным стимулом для экспортеров, контрсанкции, введенные летом 2014 года, дали толчок для развития сельского хозяйства, и теперь мы видим серьезные улучшения в этом вопросе. То есть сошлось сразу несколько факторов, и не последнюю роль среди них сыграл фактор продолжительности нынешнего кризиса.

NBJ: Удивительно, но сегодня больше всего опасений у бизнеса вызывают чрезмерное укрепление рубля и отмена санкций. Хотелось бы понять, связано ли это с переориентацией многих отраслей нашей экономики на экспорт?

М. МАТОВНИКОВ: Безусловно. Сильный рубль пугает компании просто потому, что они уже перестроили свои стратегии на экспорт. И я должен сказать, что для многих из них слабый рубль гораздо важнее, чем даже для нефтяников. Действительно, настроения бизнеса очень изменились: если в 2014 году все боялись, как бы рубль не перешел отметку в 100 рублей за доллар, то теперь все боятся совсем другого – как бы он не вырос до 50 рублей за доллар.

NBJ: То есть бизнес видит в этом росте одни минусы для себя?

М. МАТОВНИКОВ: Конечно, для экспортно ориентированных компаний выгоден слабый рубль. Но, с другой стороны, сильный рубль открывает перед предприятиями возможность инвестировать средства в модернизацию и расширение своего производства. И мы видим, что многие субъекты экономики ловят момент: если мы возьмем статистику платежного баланса, то увидим, что в III и IV кварталах 2016 года очень сильно выросли объемы импорта. Возникает закономерный вопрос: с чем это было связано, если объемы внутреннего потребления не выросли? Суть в том, что весь рост импорта пришелся на инвестиционные товары.

Это, кстати, отмечают и руководители многих западных компаний, которые искренне удивляются: как же так, в России все еще продолжается снижение ВВП, пусть даже незначительное, но при этом из России поступают такие заказы на оборудование, технику, комплектующие, что западные компании вынуждены увеличивать объемы производства для их выполнения. А это как раз следствие того, о чем я говорил: бизнесмены понимают, что рубль крепкий ненадолго и дешевая рабочая сила – тоже, а значит, надо пользоваться «окном возможностей», пока не стало поздно.

NBJ: Хорошо, а почему бизнес или по крайней мере его часть так пугает возможная отмена санкций? Ведь опять-таки еще два года назад не было более заветной мечты, чем снятие этих ограничительных мер и возвращение российской экономики в нормальное русло развития.

М. МАТОВНИКОВ: Это напрямую связано со страхом перед усилением рубля. Отмена санкций спровоцирует при-ток капитала в страну, что неизбежно повлечет за собой рост курса рубля по отношению к мировым резервным валютам. Конечно же, есть и вторая составляющая: отмена санкций будет означать автоматическую отмену контрсанкций. Между тем в интересах целого ряда наших отраслей, чтобы ограничительные меры продолжали действовать, – это позволяет им наращивать свои конкурентные возможности.

NBJ: Воистину, это ирония судьбы: Россия, которую хотели наказать слабым рублем и санкциями, теперь желает сохранения и того, и другого.

М. МАТОВНИКОВ: В некотором смысле да, и это с удивлением признают иностранные бизнесмены. Они не совсем понимают, как так получилось: санкции, которые крайне непопулярны в деловых сообществах западных стран, очень востребованы в России.

Если же говорить о нас, то нужно понять одно: введенные против нашей страны санкции разорвали порочный круг, прежде всего в сфере финансов, – ведь значительный приток капиталапривел к аккумуляции долга российских компаний. Однако экономика России этих денег не ощутила, поскольку за счет этого капитала финансировались прямые инвестиции за рубежом и внутренние M&A. Классический тому пример – покупка «Роснефтью» компании ТНК-BP. «Роснефть» заимствует за рубежом 30 млрд долларов, и эти деньги уходят в Лондон акционерам BP, как британским, так и российским. И подобная сделка была не единичной, такова была общая практика.

NBJ: А на самом деле?

М. МАТОВНИКОВ: На самом деле большинство этих сделок оказались невыгодными. Введение санкций изменило структуру потоков капитала в стране, Россия стала в большей степени опираться на внутренний капитал. И это нормально: сидеть на игле внешних заимствований ничуть не менее опасно, чем иметь нефтяную зависимость.

Еще один момент, который следует отметить: важны не только введенные санкции, но и санкции, которые могли быть введены. С учетом и тех, и других российские компании полностью переоценили риски работы с иностранными партнерами. Это привело к тому, что стали осуществляться инвестиции в отечественное производство, причем даже в производство тех товаров, которые, казалось бы, легко можно купить за рубежом. И обнаружилось, например, что в России есть наработки у нефтесервисных компаний и НИИ, надо только вкладывать средства в их развитие. Так что через какое-то время, даже если западные партнеры вернутся, они могут во многом оказаться не у дел.

NBJ: Сознание тоже перестраивается?

М. МАТОВНИКОВ: Да, и это нормально. Выход из любого кризиса начинается в головах – появляется потребность действовать, переосмысливать модели своего бизнеса, и дальше мы видим то, о чем я говорил выше, – начинается структурная перестройка всей экономики.

NBJ: Конечно, хочется спросить вас о банковском секторе, который вряд ли оказался среди «передовиков производства» в этой перестройке.

М. МАТОВНИКОВ: Я бы сказал, что и в банковском секторе дела обстоят не так уж плохо – по размерам прибыли, по другим ключевым показателям мы приблизились к тем уровням, которые фиксировались по состоянию на конец 2013 года.

NBJ: Как в целом, по вашему мнению, чувствует себя российский банковский сектор на фоне структурной перестройки нашей экономики? Соответствует ли он ей или немного отстает от нее в своем развитии?

М. МАТОВНИКОВ: Необходимо отметить,что во многом именно благодаря восстановлению экономики радикального роста просрочки в нашем банковском секторе не произошло. Основные проблемы в самый мрачный период кризиса принял на себя внешний сектор, и как раз поэтому просрочка выросла меньше, чем можно было прогнозировать.

NBJ: Насколько меньше?

М. МАТОВНИКОВ: Если мы вспомним кризис-2008, то тогда валютная просрочка выросла с 0,5% до 5%, в текущий кризис – с 1,5% до 3%. Причем в этом росте валютной просрочки есть две очевидные ступеньки – «Мечел» и «Трансаэро». Но мы же понимаем, что это проблемы не экономики в целом, а отдельных компаний.

Что же касается рублевой просрочки, то здесь прошли две волны, связанные с двумя этапами кризиса, и пик роста просрочки в этом сегменте тоже уже пройден. Это во-первых. Многие говорят, что банкам верить нельзя, они манипулируют цифрами по просрочке, «рисуют» отчетность и т.д. Это достаточно серьезное обвинение, требующее рассмотрения. Есть несколько аргументов, которые говорят, что качество корпоративного кредитования сейчас действительно неплохое. Во-первых, можно посмотреть на динамику кредитов, предоставленных компаниям, работающим в различных отраслях, и убедиться, что банки в своей политике четко реагируют на то, каков процент просрочки в той или иной отрасли. Иными словами, отраслевая динамика очень неплохо коррели-с тем, что мы видим с точки зрения динамики темпов роста или темповпадени корпоративного кредитования.

Второй аргумент: посмотрим, что происходит с депозитами физических и юридических лиц в банках. Мы видим, что те компании, которые ранее были дефолтерами, теперь размещают депозиты на своих счетах в банках. Приток в банки средств именно корпоративных клиентов является свидетельством того, что деньги у них есть. И первый, и второй аргументы говорят о том, что дела в корпоративном секторе обстоят не так плохо, как об этом принято говорить, и о том, что объемы доформирования резервов будут в 2017 году меньше, чем в прошлом году, а в 2016 году они, соответственно, были меньше, чем в 2015 году.

Кроме того, главной проблемой, или, точнее, главной тенденцией банковской системы на протяжении последних трех лет является ее сокращение. Снижаются объемы кредитования, и на то есть ряд причин: у компаний есть достаточные собственные средства, им еще страшно привлекать кредиты, а уровень процентных ставок остается достаточно высоким.

NBJ: Банковский сектор сокращается и по еще одному критерию – по количеству его участников. Неудивительно, что на этом фоне снова активизировались разговоры о том, что банков останется 200–300 и не более того. По вашему мнению, то, что называется теперь «очисткой рынка», – явление, порожденное кризисом, или просто одно с другим совпало?

М. МАТОВНИКОВ: Кризис ухудшает финансовое состояние участников рынка, и с этой точки зрения он, безусловно, придает ускорение процессу «очистки», поскольку слабые банки оказываются просто нежизнеспособными. Но я бы сказал даже больше: если бы кризис был краткосрочным, мы бы не видели такого массового ухода банков с рынка. Но он оказался долгосрочным, банки были вынуждены как минимум три года работать в условиях сокращающейся маржи, и это привело к тому, что слабые игроки стали «вымываться» с рынка в силу естественных причин. Вы же понимаете: можно, по крайней мере на время, спрятать высокую долю проблемных кредитов в портфелях, но высокую долю дорогостоящих привлеченных средств скрыть невозможно. При этом свою роль сыграла и жесткая денежно-кредитная политика, проводимая ЦБ РФ.

NBJ: То есть все-таки Центральный банк РФ способствует тому, чтобы количество банков сокращалось?

М. МАТОВНИКОВ: Важно понимать одно: такой цели он перед собой не ставит. Я больше чем уверен, что никаких планов из серии «оставить на рынке 200–300 игроков» у ЦБ РФ нет. В принципе, то, что делает Банк России, носит скорее реактивный характер, обычно он обращает внимание на тех или иных участников рынка по трем причинам. Во-первых, если финансово-кредитная организация перестает платить по обязательствам – понятно, что в этом случае вводится временная администрация. Во-вторых, если банк отмывает средства – эта причина встречается все реже, но тем не менее такие прецеденты еще бывают. И третья, главная причина – если в ходе инспектирования обнаруживается, что у финансово-кредитной организации большое количество неработающих активов, которые в отчетности отражаются как работающие. ЦБ РФ требует создать по этим активам резервы, капитал «размывается», денег, чтобы восполнить его, у собственников нет.

NBJ: Если верить нынешнему руководству Банка России, то третья причина была весьма распространенной на протяжении всего времени существования современной банковской системы, но не всегда эта причина побуждала регулятора к жестким действиям.

М. МАТОВНИКОВ: Да, но такая близорукость, как все могли убедиться, приводит к еще большим проблемам в будущем. Поэтому ЦБ РФ прав, реагируя на такие прецеденты оперативно. И речь не о том, что качество активов ухудшилось исключительно в силу макроэкономических причин. За последние два года лицензии были отозваны у 250 банков, средняя стоимость активов которых составляла порядка 40% от обязательств. Такая дыра в 60% не может возникать только под влиянием внешних неблагоприятных факторов – здесь налицо вывод активов и криминальная составляющая. Нет такого экономического кризиса, который предполагал бы столь огромные потери.

NBJ: А какая величина, если так можно выразиться, дисконта считается нормальной?

М. МАТОВНИКОВ: Если банк на фоне кризиса теряет 10–15% своего кредитного портфеля, то это еще можно считать более или менее нормальным. Но, повторюсь, 60% – это откровенное воровство. И всем известны многочисленные примеры того, как происходит этот вывод активов.

NBJ: Если вывод с рынка нежизнеспособных и недобросовестных игроков – это нормальный, объективный процесс, то не очень понятно, почему Центральный банк вдруг озаботился идеей пропорционального надзора, подразумевающей разделение банков на группы.

М. МАТОВНИКОВ: Этого требует не Центральный банк РФ, а банковские ассоциации. Они не раз говорили, что нет смысла применять нормы Базеля III к организациям, обслуживающим 40–50 заемщиков. И в общем-то они правы: «повесить» выполнение Базеля III на всех участников рынка – это абсолютное безумие. К тем банкам, которые могут рухнуть в случае трех клиентов, нужно применять иные принципы надзора и регулирования. Идея же достаточно простая: сделать так, чтобы в отношении небольших банков применялись упрощенное регулирование и традиционный банковский надзор. А крупнейшие участники рынка будут подлежать более жесткому контролю.

NBJ: Каков ваш прогноз как с точки зрения развития нашей экономики, так и с точки зрения развития ситуации в банковском секторе страны? Какие риски будут наиболее актуальными?

М. МАТОВНИКОВ: Риски остаются прежними, но они снизились. Наверное, я не скажу ничего нового, если отмечу, что для России неблагоприятным фактором было бы падение цен на нефть – но, с другой стороны, это привело бы к ослаблению рубля, а мы с вами уже говорили о том, что слабый рубль полезен для нашей экономики. Если же говорить о трендах, то главный из них – в том, что определять курс как экономики в целом, так и развития различных отраслей в дальнейшем нам придется в условиях гораздо большей волатильности, чем раньше. Но к этому бизнес явно привыкает, и он уже не рассматривает это состояние неопределенности как нечто новое и очень неприятное для себя.

беседовала Анастасия Скогорева
Поделиться:
 

Возврат к списку