Аналитика и комментарии

22 марта 2017

перестройка, ставшая реальностью

Насколько устойчивым может быть наметившийся в начале этого года рост российской экономики? Как и почему изменилась структура российского экспорта и чем объясняется то, что значительная часть нашего бизнеса выступает теперь за слабый рубль и против отмены санкций? С чем связано предложение ЦБ РФ разделить банки на группы в зависимости от спектра совершаемых ими операций? На эти и другие вопросы в интервью NBJ ответил старший управляющий директор и главный аналитик Сбербанка России Михаил МАТОВНИКОВ.
 
NBJ: Михаил Юрьевич, у нас сейчас много говорят о том, что российской экономике удалось выйти из кризисного состояния. По вашему мнению, насколько обоснованы эти заявления – нам ведь и до этого не раз говорили о том, что наиболее острая фаза кризиса пройдена и вот-вот возобновится рост и т.д.?
 
М. МАТОВНИКОВ: Давайте восстановим хронологию событий, имея при этом в виду, что нынешний кризис был двухфазным. Первая его фаза действительно была преодолена к августу 2015 года. По всем критериям мы тогда коснулись «дна», однако вторая волна девальвации в конце того же года привела ко второму «дну», представшему перед нами в I квартале 2016 года. Затем началось восстановление, и к концу прошлого года мы приблизились, во всяком случае по объемам промышленного производства, к тому уровню, который фиксировался по состоянию на конец 2013 года. Именно это дает основания говорить о том, что кризис в определенном смысле этого слова завершился.
 
NBJ: Но, наверное, нельзя сказать, что это ощутили все отрасли нашей ­экономики?
 
М. МАТОВНИКОВ: Да. Тут важно понимать структурные вещи. В российской экономике значительная часть секторов действительно все еще испытывает сложности. И мы оказались в ситуации, когда одни секторы уже могут демонстрировать существенное увеличение объемов производства и положительный рост, а показатели других продолжают падать, или их рост настолько незначителен, что о нем знают только статистики, – не более чем на 0,5%. Это очень хорошо прослеживается, если посмотреть на результаты 2016 года.
 
NBJ: И какие же секторы перешли к восстановительному росту, а какие продолжают оставаться в кризисном ­состоянии?
 
М. МАТОВНИКОВ: Что касается вторых, то это, прежде всего, строительство, торговля, некоторые сегменты машиностроения, особенно инвестиционного. 

А если говорить о первых, то это, конечно же, сельское хозяйство и целый ряд отраслей обрабатывающей промышленности. При этом, смотрите, какая вырисовывается картина: если взять промышленное производство, то падение показали шесть подотраслей, доля которых в общем объеме промпроизводства составляет порядка 42%. В то же время подотрасли с долей в 58% растут, причем, например, объемы текстильного и швейного производства увеличились более чем на 5%, примерно на столько же выросло производство изделий из кожи. Иными словами, происходит компенсация падения в ряде отраслей за счет быстрого роста в других отраслях, которые в докризисный период занимали не слишком большую долю.
 
NBJ: Правильно ли я понимаю, что это свидетельствует о перестройке структуры экономики?

М. МАТОВНИКОВ: Да. И то же самое можно сказать о структуре экспорта. Ни для кого не секрет, что традиционно основную долю в нашем экспорте занимала нефтяная промышленность. В стоимостном выражении здесь фиксируется рост объемов выручки, но мы же понимаем, что в количественном выражении роста здесь трудно ожидать, поскольку в силу договоренности с ОПЕК и странами, не входящими в картель, объемы поставок нефти на мировые рынки будут сокращаться. Вторая базовая экспортно ориентированная отрасль – металлургия тоже переживает нелегкие времена из-за трудностей в Китае, перепроизводства на рынке металлов и введения заградительных пошлин. С другой стороны, экспорт своей продукции начинают наращивать те отрасли, которые всегда считались ориентированными на внутреннее потребление, – пищевая промышленность и сельское хозяйство. На экспорт теперь идет потребительская электроника, шины, ткани. Понятно, что пока, если брать общую картину, доходы от экспорта этой продукции невелики и понадобится еще несколько лет, чтобы эти показатели стали заметными на фоне общего объема экспорта. 

И еще я хотел бы добавить, что наглядной иллюстрацией тех изменений, которые сейчас происходят, является ситуация в машиностроении. Этот сектор «завязан» на инвестициях. По итогам прошлого года, по данным Росстата, здесь зафиксирован рост на 3,8%. Росстат выделяет шесть секторов в машиностроении, два из них показывают рост, а четыре – падение, причем объемы производства станков, например, упали на 17%, оборудования спецназначения – на 12%, механического оборудования – на 7%. Где же тогда происходит рост? В секторе производства оборудования для сельского хозяйства и лесного хозяйства – на 24% и секторе бытовых приборов – на 21%. И как раз они за счет своего роста «вытаскивают» в плюс всю отрасль машиностроения.
 
NBJ: По вашему мнению, почему такая структурная перестройка экономики произошла именно на волне нового кризиса? Ведь о том, что она необходима, говорилось гораздо раньше, в том числе и во время кризиса-2008. 
 
М. МАТОВНИКОВ: Это очень интересный вопрос. Ответ на него следующий: во-первых, в 2008 году произошел мировой кризис, а в России была политика, направленная на рост зарплат и пенсий. В тех условиях компании не были заинтересованы в том, чтобы бороться за внешние рынки, а в России худо-бедно наблюдался рост внутреннего спроса. При этом девальвация рубля была небольшой, а падение всех экспортных цен было гораздо более сильным. В результате экспортеры очень много потеряли.

Сейчас ситуация прямо противоположная: экспортные цены упали не так уж существенно, а вот рубль был, как мы помним, сильно девальвирован. Внутренний спрос сократился ориентировочно на 10% и до сих пор не восстановился. Естественно, что как иностранные компании, построившие в России заводы в надежде на рост потребительского спроса, так и наши предприятия стали выходить на внешние рынки со своей продукцией, стараясь таким образом восполнить утраченные доходы.  
 
NBJ: То есть делается это от плохой жизни?
 
М. МАТОВНИКОВ: Именно. Причем, повторюсь, экспортируются даже те товары, которые до этого сложно было себе представить на внешних рынках, например моющие средства. В целом новая ситуация стала мощным стимулом для экспортеров, контрсанкции, введенные летом 2014 года, дали толчок для развития сельского хозяйства, и теперь мы видим серьезные улучшения в этом вопросе. То есть сошлось сразу несколько факторов, и не последнюю роль среди них сыграл фактор продолжительности нынешнего кризиса.
 
NBJ: Удивительно, но сегодня больше всего опасений у бизнеса вызывают чрезмерное укрепление рубля и отмена санкций. Хотелось бы понять, связано ли это с переориентацией многих отраслей нашей экономики на экспорт?
 
М. МАТОВНИКОВ: Безусловно. Сильный рубль пугает компании просто потому, что они уже перестроили свои стратегии на экспорт. И я должен сказать, что для многих из них слабый рубль гораздо важнее, чем даже для нефтяников. Действительно, настроения бизнеса очень изменились: если в 2014 году все боялись, как бы рубль не перешел отметку в 100 рублей за доллар, то теперь все боятся совсем другого – как бы он не вырос до 50 рублей за доллар.
 
NBJ: То есть бизнес видит в этом росте одни минусы для себя?
 
М. МАТОВНИКОВ: Конечно, для экспортно ориентированных компаний выгоден слабый рубль. Но, с другой стороны, сильный рубль открывает перед предприятиями возможность инвестировать средства в модернизацию и расширение своего производства. И мы видим, что многие субъекты экономики ловят момент: если мы возьмем статистику платежного баланса, то увидим, что в III и IV кварталах 2016 года очень сильно выросли объемы импорта. Возникает закономерный вопрос: с чем это было связано, если объемы внутреннего потребления не выросли? Суть в том, что весь рост импорта пришелся на инвестиционные товары.

Это, кстати, отмечают и руководители многих западных компаний, которые искренне удивляются: как же так, в России все еще продолжается снижение ВВП, пусть даже незначительное, но при этом из России поступают такие заказы на оборудование, технику, комплекту­ющие, что западные компании вынуждены увеличивать объемы производства для их выполнения. А это как раз следствие того, о чем я говорил: бизнесмены понимают, что рубль крепкий ненадолго, и дешевая рабочая сила – тоже, а значит надо пользоваться «окном возможностей», пока не стало поздно.
 
NBJ: Хорошо, а почему бизнес или по крайней мере его часть так пугает возможная отмена санкций? Ведь опять-таки еще два года назад не было более заветной мечты, чем снятие этих ограничительных мер и возвращение российской экономики в нормальное русло развития.
 
М. МАТОВНИКОВ: Это напрямую связано со страхом перед усилением рубля. Отмена санкций спровоцирует приток капитала в страну, что неизбежно повлечет за собой рост курса рубля по отношению к мировым резервным валютам. Конечно же, есть и вторая составляющая: отмена санкций будет означать автоматическую отмену контр­санкций. Между тем в интересах целого ряда наших отраслей, чтобы ограничительные меры продолжали действовать – это позволяет им наращивать свои конкурентные ­возможности. 

NBJ: Воистину, это ирония судьбы: ­Россия, которую хотели наказать слабым рублем и санкциями, теперь желает сохранения и того, и другого.

М. МАТОВНИКОВ: В некотором смысле да, и это с удивлением признают ино­с­транные бизнесмены. Они не совсем понимают, как так получилось: санкции, которые крайне непопулярны в деловых сообществах западных стран, очень востребованы в России.

Если же говорить о нас, то нужно понять одно: введенные против нашей страны санкции разорвали порочный круг, прежде всего в сфере финансов – ведь значительный приток капитала привел к аккумуляции долга российских компаний. Однако экономика России этих денег не ощутила, поскольку за счет этого капитала финансировались прямые инвестиции за рубежом и внутренние M&A. Классический тому пример – покупка «Роснефтью» компании ТНК-BP. «Роснефть» заимствует за рубежом 30 млрд долларов, и эти деньги уходят в Лондон акционерам BP, как британским, так и российским. И подобная сделка была не единичной, такова была общая практика. Не менее популярной была покупка иностран­ных компаний, поскольку царило мнение, что таким образом диверсифицируется бизнес российских компаний.

NBJ: А на самом деле?

М. МАТОВНИКОВ: На самом деле большинство этих сделок оказались невыгодными. Введение санкций изменило структуру потоков капитала в стране, Россия стала в большей степени опираться на внутренний капитал. И это нормально: сидеть на игле внешних заимствований ничуть не менее опасно, чем иметь нефтяную зависимость. 

Еще один момент, который следует отметить: важны не только введенные санкции, но и санкции, которые могли быть введены. С учетом и тех, и других российские компании полностью переоценили риски работы с иностран­ными партнерами. Это привело к тому, что стали осуществляться инвестиции в отечественное производство, причем даже в производство тех товаров, которые, казалось бы, легко можно купить за рубежом. И обнаружилось, например, что в России есть наработки у нефтесервисных компаний и НИИ, надо только вкладывать средства в их развитие. Так что через какое-то время, даже если западные партнеры вернутся, они могут во многом оказаться не у дел.

NBJ: Сознание тоже перестраивается?

М. МАТОВНИКОВ: Да, и это нормально. Выход из любого кризиса начинается в головах – появляется потребность действовать, переосмысливать модели своего бизнеса, и дальше мы видим то, о чем я говорил выше, – начинается структурная перестройка всей ­экономики.

NBJ: Конечно, хочется спросить вас о банковском секторе, который вряд ли оказался среди «передовиков производства» в этой перестройке.

М. МАТОВНИКОВ: Я бы сказал, что и в банковском секторе дела обстоят не так уж плохо – по размерам прибыли, по другим ключевым показателям мы приблизились к тем уровням, которые фиксировались по состоянию на конец 2013 года. И достаточно уверенно можно прогнозировать, что в 2017 году банковский сектор покажет рекордную прибыль.

NBJ: Вы же знаете, что в таких случаях говорят: покажет-то он покажет, но достигнута эта рекордная прибыль будет за счет показателей очень ограниченного количества банков и почти наверняка в первую очередь за счет банков с ­госучастием.

М. МАТОВНИКОВ: Наш банковский сектор традиционно является очень концентрированным, но лично я в этом ничего страшного не вижу. По доле 10 крупнейших банков в активах Россия вполне сопоставима с другими странами.

NBJ: Как в целом, по вашему мнению, чувствует себя российский банковский сектор на фоне структурной перестройки нашей экономики? Соответствует ли он ей или немного отстает от нее в своем ­развитии?

М. МАТОВНИКОВ: Необходимо отметить, что во многом именно благодаря восстановлению экономики радикального роста просрочки в нашем банковском секторе не произошло. Основные проблемы в самый мрачный период кризиса принял на себя внешний сектор, и как раз поэтому просрочка выросла меньше, чем можно было прогнозировать.

NBJ: Насколько меньше?

М. МАТОВНИКОВ: Если мы вспомним кризис-2008, то тогда валютная просрочка выросла с 0,5% до 5%, в текущий кризис – с 1,5% до 3%. Причем в этом росте валютной просрочки есть две очевидные ступеньки – «Мечел» и «Трансаэро». Но мы же понимаем, что это не проблемы экономики в целом, а проблемы отдельных ­компаний. 

Что же касается рублевой просрочки, то здесь прошли две волны, связанные с двумя этапами кризиса, и пик роста просрочки в этом сегменте тоже уже пройден. Это во-первых. Многие говорят, что банкам верить нельзя, они манипулируют цифрами по просрочке, «рисуют» отчетность и т. д. Это достаточно серьезное обвинение, требующее рассмотрения. Есть несколько аргументов, которые говорят, что качество корпоративного кредитования сейчас действительно неплохое. Во-первых, можно посмотреть на динамику кредитов, предоставленных компаниям, работающим в различных отраслях, и убедиться, что банки в своей политике четко реагируют на то, каков процент просрочки в той или иной отрасли. Иными словами, отраслевая динамика очень неплохо коррелируется с тем, что мы видим с точки зрения динамики темпов роста или темпов падения корпоративного кредитования.

Второй аргумент: посмотрим, что происходит с депозитами физических и юридических лиц в банках. Мы видим, что те компании, которые ранее были дефолтерами, теперь размещают депозиты на своих счетах в банках. Приток в банки средств именно корпоративных клиентов является свидетельством того, что деньги у них есть. И первый, и второй аргументы говорят о том, что дела в корпоративном секторе обстоят не так плохо, как об этом принято говорить, и о том, что объемы доформирования резервов будут в 2017 году меньше, чем в прошлом году, а в 2016 году они, соответственно, были меньше, чем в 2015 году.

Кроме того, главной проблемой, или, точнее, главной тенденцией банковской системы на протяжении последних двух лет является ее сокращение. Снижаются объемы кредитования, и на то есть ряд причин: у компаний есть достаточные собственные средства, им еще страшно привлекать кредиты, а уровень процентных ставок остается достаточно высоким.

NBJ: Здесь мы переходим к ключевой ставке, не так ли?

М. МАТОВНИКОВ: Да. Поэтому на активизацию кредитования можно будет надеяться только при условии перехода экономики к низкой инфляции и в случае, если Центральный банк РФ будет чувствовать себя достаточно уверенным для того, чтобы снизить ключевую ставку. 

NBJ: Банковский сектор сокращается и по еще одному критерию – по количеству его участников. Неудивительно, что на этом фоне снова активизировались разговоры о том, что банков останется 200–300 и не более того. По вашему мнению, то, что называется теперь «очисткой рынка», – явление, порожденное кризисом, или просто одно с другим совпало?

М. МАТОВНИКОВ: Кризис ухудшает финансовое состояние участников рынка, и с этой точки зрения он, безу­словно, придает ускорение процессу «очистки», поскольку слабые банки оказываются просто нежизнеспособными. Но я бы сказал даже больше: если бы кризис был краткосрочным, мы бы не видели такого массового ухода банков с рынка. Но он оказался долгосрочным, банки были вынуждены как минимум два года работать в условиях сокращающейся маржи, и это привело к тому, что слабые игроки стали «вымываться» с рынка в силу естественных причин. Вы же понимаете: можно, по крайней мере на время, спрятать высокую долю проблемных кредитов в портфелях, но высокую долю дорогостоящих привлеченных средств скрыть невозможно. При этом свою роль сыграла и жесткая денежно-кредитная политика, проводимая ЦБ РФ, – будь она мягче, банкам было бы проще удерживаться в системе.

NBJ: То есть все-таки Центральный банк РФ способ­ствует тому, чтобы количество банков ­сокращалось?

М. МАТОВНИКОВ: Важно понимать одно: такой цели он перед собой не ставит. Я больше чем уверен, что никаких планов из серии «оставить на рынке 200–300 игроков» у ЦБ РФ нет. В принципе, то, что делает Банк России, носит скорее реактивный характер, обычно он обращает внимание на тех или иных участников рынка по трем причинам. Во-первых,  если финансово-кредитная организация перестает платить по обязательствам – понятно, что в этом случае вводится временная администрация. Во-вторых, если банк отмывает средства – эта причина встречается все реже, но тем не менее такие прецеденты еще бывают. 

И третья, главная причина – если в ходе инспектирования обнаруживается, что у финансово-­кредитной организации большое количество неработающих активов, которые в отчетности отражаются как работающие. ЦБ РФ требует создать по этим активам резервы, капитал «размывается», денег, чтобы восполнить его, у собственников нет.

NBJ: Если верить нынешнему руководству Банка России, то третья причина была весьма распространенной на протяжении всего времени существования современной банковской системы, но не всегда эта причина побуждала регулятора к жестким действиям.

М. МАТОВНИКОВ: Да, но такая близорукость, как все могли убедиться, приводит к еще большим проблемам в будущем. Поэтому ЦБ РФ прав, реагируя на такие прецеденты оперативно. И речь не о том, что качество активов ухудшилось исключительно в силу макроэкономических причин. За последние два года лицензии были отозваны у 250 банков, средняя стоимость активов которых составляла порядка 40% от обязательств. Такая дыра в 60% не может возникать только под влиянием внешних неблагоприятных факторов – здесь налицо вывод активов и криминальная составляющая. Нет такого экономического кризиса, который предполагал бы столь огромные ­потери.

NBJ: А какая величина, если так можно выразиться, дисконта считается ­нормальной?

М. МАТОВНИКОВ: Если банк на фоне кризиса теряет 10–15% своего кредитного портфеля, то это еще можно считать более или менее нормальным. Но, повторюсь, 60% – это откровенное воровство. И всем известны многочисленные примеры того, как происходит этот вывод активов.

NBJ: Если вывод с рынка нежизнеспособных и недобросовестных игроков – это нормальный, объективный процесс, то не очень понятно, почему Центральный банк вдруг озаботился идеей пропорционального надзора, подразумевающей разделение банков на ­группы.

М. МАТОВНИКОВ: Этого требует не Центральный банк РФ, а банковские ассоциации. Они не раз говорили, что нет смысла применять нормы Базеля III к организациям, обслуживающим 40–50 заемщиков. И в общем-то они правы: «повесить» выполнение Базеля III на всех участников рынка – это абсолютное безумие. К тем банкам, которые могут рухнуть в случае ухода трех клиентов, нужно применять иные принципы надзора и ­регулирования.

Идея же достаточно простая: сделать так, чтобы в отношении небольших банков применялись упрощенное регулирование и традиционный банковский надзор. А крупнейшие участники рынка будут подлежать более жесткому контролю. Но тут возникает вопрос: по какому принципу разделить банки? 

В июне 2016 года ЦБ РФ представил первый вариант концепции, который не устроил участников банковского сектора ни с точки зрения именования малых и средних игроков «региональными банками», ни с точки зрения предложения ввести ограничения на осуществление операций. В ходе последовавшей после этого дискуссии Банк России изменил свою позицию – и это, кстати, говорит о том, что никакого злого умысла, стремления выгнать малые и средние банки с рынка у него не было.

NBJ: Заключительный вопрос нашей беседы: каков ваш прогноз на 2017 год как с точки зрения развития нашей экономики, так и с точки зрения развития ситуации в банковском секторе страны? Какие риски будут наиболее актуальными?

М. МАТОВНИКОВ: Риски остаются прежними, но они снизились, и именно поэтому все основные рейтинговые агентства поменяли свои прогнозы с негативных на нейтральные. Наверное, я не скажу ничего нового, если отмечу, что для России неблагоприятным фактором было бы падение цен на нефть – но, с другой стороны, это привело бы к ослаблению рубля, а мы с вами уже говорили о том, что слабый рубль полезен для нашей экономики. Еще одним риском могло бы стать неснижение инфляции, что заставило бы Банк России держать ключевую ставку на высоком уровне. Если же говорить о трендах, то главный из них – в том, что определять курс как экономики в целом, так и развития различных отраслей в дальнейшем нам придется в условиях гораздо большей волатильности, чем раньше. Но к этому бизнес явно привыкает, и он уже не рассматривает это состояние неопределенности как нечто новое и очень неприятное для себя.  

беседовала Анастасия Скогорева
Поделиться:
 

Возврат к списку