Аналитика и комментарии

28 марта 2018

банки – первые индикаторы состояния экономики

Насколько закономерной является сложившаяся на сегодняшний день структура российской банковской системы? Какое влияние на ее состояние оказывает, с одной стороны, стагнация доходов и бегство в качество, а с другой, быстрое развитие альтернативных некапиталоемких цифровых финансовых технологий? Была ли необходимой та «чистка», которую Центральный банк начал почти четыре года назад и которая продолжается до сих пор? На эти и другие вопросы ответил в интервью NBJ председатель совета директоров компании «САФМАР Финансовые инвестиции» Олег ВЬЮГИН.

NBJ: Олег, в последнее время много говорят о том, что российской экономике удалось выйти из состояния стагнации и вступить на траекторию устойчивого роста. Считаете ли вы такие оценки справедливыми или излишне оптимистичными?

О. ВЬЮГИН: Во всяком случае, надежных аргументов в пользу того, что дело именно так и обстоит, сейчас нет, а им в данном контексте мог бы стать рост ВВП и других ключевых показателей в течение нескольких кварталов подряд. Такой картины пока нет, несмотря на то, что по итогам прошлого года удалось вывести цифру, свидетельствующую о небольшом росте, поквартальные данные очень противоречивы.

Многие экономисты очень любят изыскивать временные факторы, которые повлияли на консолидированные показатели экономической динамики, – например, в какой-то период были осуществлены масштабные вливания в оборонную промышленность, в другой была завершена реализация крупного инфраструктурного проекта и т.д. Это хорошо, но, как я уже сказал, не дает некоей единой масштабной картины устойчивого экономического роста.

NBJ: Иными словами, как пелось в одной песне, «то взлет, то посадка»?

О. ВЬЮГИН: Да. В первом квартале текущего года Росстат вдруг отчитался, что в январе реальные доходы населения упали на 7%. Понятно, что в данном случае сравнение идет по принципу «год к году» и надо учитывать то, что в начале прошлого года была произведена единовременная выплата по 5 тыс. рублей каждому пенсионеру. В текущем году ее не было, но если при сравнении исключить этот фактор единовременной выплаты, то реальные доходы опять не увеличились. Сомнительно, чтобы экономика росла, а реальные доходы населения при этом стагнировали.

NBJ: А есть факторы, которые в обозримой перспективе все-таки могли бы положительно повлиять на нашу экономику, придать ей стимул для роста? Например, мировые цены на нефть выросли, а российская экономика всегда чутко реагировала на такие перемены.

О. ВЬЮГИН: Честно говоря, я таких факторов пока не вижу. Если говорить о ценах на нефть, то это сказалось не столько на динамике ВВП, сколько на состоянии бюджета и очередной стадии накопления резервов. Благодаря дополнительным налоговым поступлениям правительство может более свободно и полно финансировать законодательно принятые бюджетные обязательства, сохраняя профицит бюджета, что обеспечивает так называемое бюджетное правило, то есть сверхдоходы от экспорта нефти и нефтепродуктов аккумулируются в качестве резервов.

NBJ: Наверное, как раз поэтому и идут дискуссии о том, не слишком ли жестким является бюджетное правило, установленное правительством. Цены на нефть уже довольно давно превышают 60 долларов за баррель, а бюджетное правило у нас, если мне не изменяет память, установлено на уровне 40 долларов за баррель.

О. ВЬЮГИН: Политика, проводимая правительством в данном вопросе, соответствует общему консервативному подходу и является выбором высшего органа государственной власти страны. Наличие резерва позволяет смягчить шоки от непредсказуемого падения цен углеводородов, от которых сильно зависят доходы бюджета. Поэтому устанавливается жесткое бюджетное правило, а Центральный банк стремится увеличить объем золотовалютных резервов, скупает золото и т.д.

NBJ: Идеология «кубышки на черный день», не так ли?

О. ВЬЮГИН: В принципе, да. Правильной или неправильной является эта стратегия – спрашивать некорректно, потому что это дело выбора. Следует понимать, что при плавающем курсе национальной валюты теоретически можно тратить все сверхдоходы. Но при одном условии. Надо быть готовым к тому, чтобы, во-первых, сокращать бюджетные обязательства, когда нефть дешевеет, и, во-вторых, к тому, что курс рубля будет резко укрепляться при высоких ценах на нефть и сразу падать, когда в силу каких-либо причин цены на нефть будут резко снижаться. Можно ли так жить? Конечно, можно, но тогда экономика должна быть очень адаптивной, ей постоянно надо будет перестраиваться под те или иные курсовые и бюджетные условия. А при выбранной стратегии бюджетное финансирование и курс национальной валюты остаются достаточно стабильными, что способствует экономическому планированию корпораций и не заставляет нас переживать насчет своих сбережений.

NBJ: Похоже, что еще одним элементом выбранной стратегии является то, что курс рубля не должен резко укрепляться.

О. ВЬЮГИН: Сегодня это некий неформальный консенсус. Если действительно использовать все доходы, получаемые от высоких цен на нефть, то развивается так называемая «голландская болезнь». Национальная валюта становится слишком крепкой, причем просто потому, что добывается и продается слишком много дорогой нефти, а при этом иные, несырьевые экспортно ориентированные отрасли экономики оказываются под сильным давлением. Поэтому в этом вопросе действительно надо вести себя очень аккуратно.

NBJ: Вы упомянули этот замечательный термин – «голландская болезнь»: еще недавно без него не обходилось ни одно интервью и ни одно выступление на экономических форумах и конференциях. Теперь его можно услышать очень редко. Можно ли на основании этого сделать вывод, что наша экономика либо излечилась от этой болезни, либо начала этот процесс?

О. ВЬЮГИН: Ее излечили нынешние цены на нефть, которые сейчас колеблются в интервале 60-65 долларов за баррель. Более того, в настоящее время сверхдоходы стерилизуются в резерв в соответствии с бюджетным правилом. То, что остается у нефтяных компаний после налоговых изъятий, спровоцировать приступ «голландской болезни» не может.

NBJ: Но сейчас есть другой эффект, или фактор, который должен влиять на экономику: по итогам прошлого года у нас зафиксирована рекордно низкая инфляция за всю современную экономическую историю России. Как это влияет на нашу экономику?

О. ВЬЮГИН: То, что инфляция действительно снизилась, – неопровержимый факт. Как это сказывается на нашей экономике? В первую очередь, низкая инфляция предъявляет очень высокие требования к эффективности бизнеса, и это особенно заметно, когда речь идет о банках. Когда темпы роста цен быстро и существенно меняются, у банков есть возможность зарабатывать неплохую маржу на таких перепадах. При стабильно низкой инфляции это становится невозможным: процентные ставки, которые следуют за инфляцией, снижаются, соответственно, надо думать о том, как скорректировать модели бизнеса для того, чтобы деятельность банков все же оставалась прибыльной.

NBJ: То есть налицо, так называемый мотивирующий эффект?

О. ВЬЮГИН: В определенном смысле слова да. Другое дело – «перестраиваться на марше» является непростой задачей, поэтому мы часто слышим из уст различных экспертов и представителей бизнеса жалобы на то, что низкая инфляция душит нашу экономику.

NBJ: Есть и еще один фактор, который, наверное, можно было бы отнести к числу мотивирующих, и, как ни странно это может показаться, его называют санкционным. Есть надежда на то, что в Россию могут начать возвращаться ранее выведенные из нее капиталы. Ведь есть опасения, что они могут оказаться «замороженными» в западных странах в силу введенных санкционных ограничений. Насколько вероятно такое развитие событий, с вашей точки зрения?

О. ВЬЮГИН: Какие-то капиталы, возможно, действительно возвращаются. Специальной статистики по этому показателю нет, но в целом ЦБ РФ фиксирует отток капитала в форме роста иностранных активов отечественных компаний. Но надо хорошо понимать, что если и есть возврат, то он имеет «портфельный» характер, то есть люди возвращают средства и, как правило, размещают их в ценные бумаги. Поэтому прошлый год оказался годом бума корпоративных обязательств и суверенных долговых обязательств страны, а в этом году мы, возможно, увидим приток таких средств на рынок акций.

NBJ: Поскольку долговой рынок уже «накормлен»?

О. ВЬЮГИН: Да. Ставки на нем становятся менее привлекательными, поэтому возможен вариант, что инвесторы заинтересуются более рискованными и более доходными активами. Но так или иначе все говорит о том, что мы имеем дело с возвратом портфельных инвестиций, и, конечно же, возвращаются далеко не все капиталы. Массовой репатриации пока нет.

NBJ: На фоне раскручивания санкционной спирали заговорили о том, что при определенном раскладе ограничительные меры могут распространиться на операции с российским суверенным долгом. Насколько это возможно, с вашей точки зрения, и, если это произойдет, какие последствия это может иметь для нашей экономики и финансовой системы?

О. ВЬЮГИН: Такая санкционная возможность была, но американские власти решили не пользоваться ею. Это решение могло быть мотивировано двумя факторами: во-первых, тем, что на этом российском суверенном долге зарабатывают транснациональные финансовые фонды, а они умеют лоббировать свои интересы. И во-вторых, тем, что на практике этот запрет совсем не так эффективен, как может показаться. Что он означает? Что новых денег не будет, а старые в размере порядка 35 млрд долларов будут уходить по мере погашения выпусков облигаций или их продажи другим инвесторам. И все экономисты понимают, что российский ЦБ может мягко помочь этому уходу. Он в случае введения подобных санкций будет выходить на открытый рынок и потихоньку скупать облигации федерального займа (ОФЗ) с тем, чтобы не допустить резкого падения цен этих бумаг. По большому счету в этом и заключается основная функция ЦБ РФ: он должен смягчать последствия внешнего шока, не допуская дестабилизации ситуации на национальном финансовом рынке.

NBJ: Положим, так, но как это может отразиться на состоянии нашего бюджета? Ведь за счет привлеченных путем продажи евробондов средств финансируется дефицит бюджета, не так ли?

О. ВЬЮГИН: Определенное ужесточение бюджетной политики в этом случае, скорее всего, произошло бы, но оно не было бы драматичным. Бюджет чувствует себя весьма комфортно при нынешних ценах нефти, и я не исключаю того, что по итогам текущего года он может либо оказаться бездефицитным, либо с дефицитом на уровне статистической погрешности. Я думаю, что это обстоятельство американские финансовые власти тоже учли и не захотели попасть в ситуацию «замах на рубль, удар на копейку».

NBJ: Я так понимаю, что есть еще одна проблема, и она заключается в том, что санкционная война, которая раньше касалась практически исключительно России, теперь разрастается, втягивая в свою орбиту другие страны. Мы видим, что США переходят к открытой протекционистской политике, естественно, что их партнеры отвечают им тем же. Если это торговое противостояние продолжит разрастаться, то как это может отразиться на нас?

О. ВЬЮГИН: Протекционистские меры, которые озвучила администрация Дональда Трампа и которые уже частично реализованы, – попытка торга за лучшие условия внешней торговли для США. Все понимают, что введение заградительных пошлин во внешней торговле без каких-либо структурных мер принесет вред всем, в том числе и США. Возьмем металлургию в качестве примера. В сталелитейной промышленности США заняты порядка 135 тыс. человек. Положим, США вводят пошлины, повышается внутренний спрос на американскую продукцию, и, соответственно, эти люди получают по 100 долларов прибавки к своим ежемесячным заработкам. Для них и их семей это, безусловно, позитивный результат, а вот для 6 млн человек, которые работают в компаниях-потребителях металлургической продукции, это угрожает снижением заработной платы, занятости, если компании не переложат выросшие издержки в цены на конечную продукцию, например, на автомобили, в результате чего конкурентоспособность американского автопрома на глобальном рынке ухудшится. В части внешней торговли мир уже давно глобализирован, так что тут нельзя введением той или иной пошлины или ограничительной меры улучшить жизнь всем гражданам своей страны. Производители окажутся в плюсе, потребители в минусе, одни отрасли выиграют, другие проиграют.

NBJ: Перейдем тогда к анализу ситуации в нашей банковской системе, которая буквально с каждым месяцем становится все более интересной. Честно говоря, я не ожидала, что она будет так «мутировать» и в результате начнет до боли напоминать ту самую систему, от которой ушли порядка 30 лет назад.

О. ВЬЮГИН: В принципе, произошедшее весьма логично, особенно если учитывать недавнюю историческую ретроспективу. В 2008-2009-е годы был жесточайший кризис, после произошел небольшой отскок, в 2014-2015-х годах случился очередной кризис, после которого никакого отскока не последовало. Банковская система приняла на себя неплатежеспособность пострадавших от кризиса заемщиков, при этом за все это время ее никто всерьез не чистил. Государство ограничилось тем, что оказало финансовую помощь отдельным игрокам, вливая средства в их капитал. Но настоящей чистки не происходило, потому что была надежда на то, что экономика все же возобновит рост, банки начнут больше зарабатывать, и тогда они смогут за счет прибыли решить свои проблемы с капиталом и с плохими долгами. На сегодняшний день мы можем констатировать то, что эти надежды оказались напрасными. Экономика почти не растет и, более того, секторы, которые активно привлекали заемные средства, провалились даже сильнее, чем все остальные, а залоги обесценились. То же произошло с многими активами, находящимися в портфелях финансово-кредитных организаций.

NBJ: И ЦБ РФ, в котором как раз в 2014 году сменилось руководство, принял принципиальное решение чистить «завалы»?

О. ВЬЮГИН: Да. Регулятор начал с небольших банков, пытавшихся выжить за счет теневого бизнеса и совершения сомнительных операций. На данный момент можно говорить о том, что эта категория игроков практически полностью вычищена с рынка. Потом стали смотреть на более крупные банки, у которых были «завалы», порожденные кризисными явлениями и, как я уже сказал, длительным отсутствием экономического роста. ЦБ РФ пришел к выводу, что необходимо создание Фонда консолидации банковского сектора и поставил перед «слабыми» банками, точнее, перед их собственниками условие – либо вы докапитализируете банк, либо мы его у вас забираем. А недавно, наконец, пришли и к необходимости создания банка плохих активов.

NBJ: Только не очень понятно, чем это решение ЦБ РФ отличается от тех, которые до этого принимало Агентство по страхованию вкладов (АСВ) в соответствии с ранее действовавшей моделью оздоровления проблемных банковских активов.

О. ВЬЮГИН: Начнем с того, что АСВ не может проводить санации активов такого масштаба, у него просто нет для этого достаточного объема средств. Агентство старалось привлекать для санации другие банки, используя для финансирования средства, предоставляемые ЦБ, поэтому логично, что функции оздоровления забрал себе ЦБ РФ. Логично и то, что финансово-кредитные организации одна за другой уходят с рынка: если раньше можно было работать без капитала или даже с отрицательным капиталом, то теперь регулятор препятствует этому.

NBJ: Эксперты говорят, что проблема отсутствия капитала является даже более распространенной, чем это может показаться на первый взгляд.

О. ВЬЮГИН: Не так давно аналитики рейтинговых агентств в один голос сказали, что сегодня в российской банковской системе объем плохих активов составляет от 2,5 до 3 трлн рублей. Конечно, можно ставить под сомнение эти цифры, но никто не оспаривает того, что сама по себе проблема плохих долгов существует и является актуальной для сектора в целом. В том числе это справедливо и для достаточно крупных банков, потому что на всех участников рынка, независимо от масштабов их бизнеса, воздействует один и тот же фактор – сократившиеся возможности зарабатывать прибыль. Надо понимать, что банки в принципе очень зависят от ситуации в экономике в целом, они первые индикаторы ее состояния. И по тому, как развиваются события в банковском секторе, мы как раз и можем сделать вывод о том, что в нашей экономике далеко не все в порядке.

NBJ: Не могу сказать, что я лично являюсь горячим адептом рыночной экономики, но все же увеличение доли государства в совокупных активах банковской системы выглядит странно.

О. ВЬЮГИН: С точки зрения последовательности экономических событий последних 10 лет это тоже вполне объяснимо. Изначально российские власти сохранили крупнейшие государственные банки и не подвергли их приватизации. Они получили возможность работать на конкурентном рынке, обладая при этом серьезными преимуществами. Конечно, они не нечто раз и навсегда данное. Их можно растратить, а можно приумножить и использовать максимально эффективно. В нашем случае ситуация развивается по второму варианту. Сбербанк, как мы видим, работает очень успешно, при этом его баланс десятикратно превышает балансы самых крупных частных банков, что создает эффект масштаба. Фактически такая организация становится полумонополистом, она может управлять процентными ставками на банковском рынке.

NBJ: Дьявол в деталях – в какой мере управлять?

О. ВЬЮГИН: Скажем так: существенно влиять на динамику этих ставок. Вы заметили, наверное, что ставки по депозитам и кредитам сначала всегда корректирует Сбербанк, а только потом частные банки. И кризисы, о которых мы говорили, как раз сделали бенефициарами банки с госучастием. Это эффект бегства в качество. Наверное, вы также заметили, что реклама банков с госучастием – на стороне кредитов, а банков частных – депозитов. Поэтому стоит ли удивляться тому, что наша банковская система приобрела структуру, которую мы видим сейчас?

NBJ: ЦБ РФ говорит, что через сравнительно небольшой временной период – ориентировочно через шесть-восемь месяцев – БИНБАНК и ФК Открытие – снова станут частными. Насколько реалистичными представляются вам такие обещания?

О. ВЬЮГИН: Намерение хорошее, но проблема в том, что спрос на банковские активы сейчас отсутствует. В том числе так происходит потому, что на сегодняшний день банковский бизнес не является более высокорентабельным, соответственно, возникают сомнения в способности и желании банков платить своим акционерам хорошие дивиденды. Конечно, Фонд консолидации банковского сектора (ФКБС) может попытаться сделать из БИНБАНКа и «ФК Открытие» высокорентабельные организации, но это очень непростая задача, и уж тем более сомнительно, что решить ее можно за 6-8 месяцев. Конечно, может помочь очищение – то, что с балансов этих активов в специализированную структуру уберут плохие долги, предоставив взамен свободные денежные средства, на которых можно хорошо заработать, хотя бы даже вложив в ОФЗ.

NBJ: Неужели у нас может наконец-то возникнуть «плохой» банк? Слишком много о нем говорили раньше, буквально ни один кризис и посткризис не обходился без дискуссии о необходимости создания такой организации.

О. ВЬЮГИН: Похоже, что наконец-то пришли к выводу, что иначе ничего не выйдет. Как можно надеяться, что будет рентабельным банк, у которого куча активов, не приносящих доход, и тем более его приватизировать? Любой потенциальный инвестор видит, что такой банк не сможет быть рентабельным, ему придется финансировать неработающие активы, привлекая пассивы под высокие проценты. Единственным путем будет расчистить баланс такого банка с помощью передачи проблемных активов в «плохой» банк. Но, повторюсь, это все же не единственная причина, в силу которой наши банки остаются низкорентабельными. Есть еще такие факторы, как отсутствие экономического роста и, что греха таить, очень жесткая конкуренция со стороны банков с госучастием, в первую очередь Сбербанка, который научился максимально эффективно использовать свое уникальное положение на рынке.

NBJ: Наверное, именно с этим связано то, что параллельно идут дискуссии о том, как бы ограничить активность госбанков на рынке. Например, снова рассматривается вопрос о законодательном запрете для госбанков участвовать в сделках M&A, когда речь идет о приобретении частных банковских организаций.

О. ВЬЮГИН: Легко запретить то, что субъект и так не собирается делать. Во всяком случае я не встречал новостей о том, что Сбербанк рассматривает для себя возможность приобретения того или иного частного банка. Поэтому данная мера, на мой взгляд, является символической, чего не скажешь о другой, о которой приходилось слышать, – «заморозке» капитала госбанков на определенном уровне. А как это можно сделать на практике? Путем изымания всей прибыли в виде спецдивиденда. В этом случае балансы госбанков перестанут расти, а уровень конкуренции на рынке, напротив, начнет повышаться.

NBJ: А в принципе, по вашему мнению, тенденция к огосударствлению банковского сектора имеет, если так можно выразиться, возвратность? Можно ли надеяться на то, что возобновится тот процесс, который мы наблюдали без малого тридцать лет назад, – когда снова начнет расти количество частных банковских организаций? 

О. ВЬЮГИН: Только в случае, если начнет расти экономика и будут реальные шаги по приватизации пакетов акций, принадлежащих государству. Тогда появится реальный интерес инвесторов к банковскому бизнесу. Но это все надежды и планы, а пока нам приходится жить с банковской системой, в которой госбанки конкурируют не только с «частниками», но и друг с другом. И даже эта модель у нас является «перекошенной», поскольку балансы госбанков слишком сильно различаются по размерам.

NBJ: Заключительный вопрос, который я хотела бы задать, связан с анонсированным переходом нашей страны к цифровой модели экономики. Как вы думаете, насколько существенно нашим банкам придется корректировать свои бизнес-модели с учетом этого и приведет ли этот переход к оживлению конкуренции на рынке финансовых услуг?

О. ВЬЮГИН: Банки корректируют свои бизнес-модели постоянно, но не просто потому, что появились цифровые технологии, а потому что конкурируют друг с другом за удержание клиентов, а теперь еще и с альтернативными платежными системами и платформами, которые пытаются соединять инвестора и эмитента, с интернет-экосистемами, в рамках которых клиент может получить широкий набор не только банковских транзакционных услуг. Плюс к этому появились механизмы привлечения капитала в нефинансовые компании, которые идут в обход банков, – ICO, краудфандинг и т.д. Наконец, новые сетевые цифровые технологии интеллектуальной обработки больших данных позволяют банкам повысить качество управления рисками и выявлять целевой контингент для бизнеса. Отвечая на эти тренды, банки начинают выстраивать собственные экосистемы, дополняя традиционные мобильные банки, интернет-банки набором дополнительных опций, например, идут по пути создания собственных мобильных операторов.

Следующий шаг, на который надо будет реагировать банкам, – внедрение API, когда клиент банка может беспрепятственно дать поручение третьему лицу (например, брокеру) совершать операции с его счета без комиссии банка. При таком раскладе финансово-кредитная организация превращается фактически в хранилище средств клиентов, а транзакционные комиссии оседают на счетах другого финансового посредника. Очевидно, чтобы не оказаться в такой ситуации, банку надо уметь делать то, что дает клиенту этот другой финансовый посредник, – научиться играть на его поле так же эффективно.

В чем проблема у банков в рамках такой конкуренции? В первую очередь, в том, что пока регулятивная нагрузка между банками и альтернативными системами неравномерно распределена. Например, платежные платформы, о которых я говорил выше, не находятся под таким жестким регулированием и надзором, как банковские организации. Это приводит к разнице затрат не в пользу банков. У банков, со своей стороны, тоже есть плюс – клиентские базы, но надо понимать, что если просто сидеть на них и ничего не делать, то количество клиентов неизбежно будет сокращаться.

NBJ: Но действия наверняка требуют больших вложений.

О. ВЬЮГИН: Не таких больших, как это может показаться на первый взгляд: например, инвестиции в создание виртуальных банковских систем существенно ниже, чем вложения в поддержание собственной филиальной сети. Так что это вопрос не столько денег, сколько понимания того, что бизнес-модели действительно надо корректировать, потому что ни один из тех факторов давления на банковскую маржу, которые я перечислил, никуда не денется.

беседовала Анастасия Скогорева
Поделиться:
 

Возврат к списку