Работает ли в нашей стране импортозамещение, о необходимости которого много говорилось в последние три года, и почему далеко не всегда наши производители могут на равных конкурировать со своими зарубежными «коллегами по цеху»? Насколько велики шансы России за ограниченный промежуток времени перейти от сырьевой модели экономики к цифровой? Какой будет наша банковская система в недалеком будущем и что означают те процессы, которые идут в ней сейчас и выражаются, в частности, в сокращении количества лицензированных банковских организаций? На эти и другие вопросы ответил в интервью NBJ первый заместитель председателя Комитета Совета Федерации по экономической политике Сергей КАЛАШНИКОВ.

NBJ: Сергей Вячеславович, с вашей точки зрения, насколько сильно изменилась экономическая ситуация в Российской Федерации за 2017 год?

С. КАЛАШНИКОВ: Если мы говорим об экономической ситуации, то можно ее определить следующим образом: «пациент скорее жив, чем мертв» или «состояние тяжелое, но стабильное», как говорят врачи. Если отталкиваться от макроэкономических показателей в их цифровом выражении, следует признать, что российская экономика в 2017 году стабилизировалась, и это наиболее четко показала статистика IV квартала прошлого года. Тем не менее те показатели, которые мы получили за 2017 год по уровню ВВП, не выходят в положительную зону, и даже пики роста в отдельных отраслях, которые произошли за последний год, существенно картины не изменили. В ряде отраслей экономики наблюдалось даже снижение, и это дает нам основания констатировать, что в целом мы оказались в состоянии экономического застоя.

NBJ: Наверное, это было обусловлено целым рядом причин. По вашему мнению, какими были главные факторы – внешние и внутренние, повлиявшие на изменение ситуации в экономике?

С. КАЛАШНИКОВ: Внешние факторы продолжают оказывать психологическое давление на Россию – в первую очередь речь следует вести об ограничении доступа российских предприятий на мировой рынок капиталов. С другой стороны, у нас низкий уровень государственного долга, и наша страна располагает достаточными механизмами и финансовыми средствами, поэтому ограничение доступа к займам является непринципиальным моментом. Куда хуже то, что у нас не принимаются управленческие решения, которые улучшили бы инвестиционный климат в нашей стране. Ключевая ставка остается критически высокой, институциональные изменения для нашего инвестора являются неблагоприятными. К нам приходят инвесторы, которые финансируют добычу полезных ископаемых, но никто не вкладывает в ноу-хау, хай-тек, или же это финансируется в очень ограниченных размерах за счет денег, вернувшихся из офшоров. Такую ситуацию сложно считать позитивной и многообещающей.

NBJ: Три года назад российская власть продекларировала курс на импортозамещение. Как вы относитесь к различным программам в рамках заданного курса, считаете ли вы соответствующую программу полностью несостоявшейся или хотя бы частично успешно выполненной?

С. КАЛАШНИКОВ: У нашей программы импортозамещения есть один интересный момент. Она изначально не предполагала и не подразумевает конкуренции с импортом как таковым – ни по качеству продукции, ни по ее цене. Мы живем в рыночной экономике, и тут действует простой закон: если наша продукция не конкурентная сама по себе, то она и в России не будет приносить какой-либо прибыли. С кем ей после этого конкурировать? С другой стороны, конечно же, нельзя быть зависимым по продовольствию, лекарствам от зарубежных стран. Но самое обидное заключается в том, что мы до сих пор зависимы от производителей других стран в самых простых вещах.

NBJ: Была неправильно сформулирована цель программы, или были неверно выбраны пути и механизмы ее реализации?

С. КАЛАШНИКОВ: Прежде всего, нет программы, которая устанавливала бы планку конкуренции с импортными товарами. Это первая проблема. Вторая трудность заключается в том, что в 2017 году у нас случилась довольно высокая выработка товара – зерна, мяса, овощей и т.д. Казалось бы, для любой страны это позитивный момент. Но у нас из-за того, что так сильно задавили реально располагаемые доходы населения, то есть покупательную способность, сельхозпродукция не находит сбыта. Не создали должной перерабатывающей структуры, цены были завышены и не соответствовали ни покупательным ожиданиям людей, ни их финансовым возможностям. Это привело к тому, что на сегодняшний день мы понимаем, что увеличение объема производства той или иной продукции – в данном случае сельскохозяйственной – приводит не к снижению ее стоимости и не к увеличению покупательной способности населения, а к затовариванию. Нам просто некуда будет ее деть.

NBJ: С сельским хозяйством все понятно, а с какими проблемами сталкивается наше промпроизводство?

С. КАЛАШНИКОВ: Эти проблемы в первую очередь связаны с выбранной нашими властями денежно-кредитной и бюджетной политикой. Деньги в России есть благодаря стабильной и довольно высокой цене на нефть. Поэтому говорить о том, что у нас нет источника заемных средств для компаний реального сектора, бессмысленно. При наличии ЦБ РФ с его ресурсами, при низком уровне государственного долга, при условии наличия таких институтов развития, как Внешэкономбанк, у нас есть все необходимые для развития промышленности механизмы и деньги. А вот самого развития при этом нет, поскольку у предпринимателей нет денег. И, как я уже сказал, списывать все на фактор санкций невозможно – введенные против нашей страны ограничения в части доступа компаний к внешним заимствованиям абсолютно непринципиальны.

NBJ: Финансово-экономический блок правительства в качестве одного из своих главных достижений заявил по итогам прошлого года рекордно низкую инфляцию. Еще одним достижением некоторые эксперты называют тот факт, что курс рубля является стабильным и – более того – рубль потихоньку укрепляет свои позиции по отношению к мировым резервным валютам. Как низкая инфляция и укрепляющийся рубль, по вашему мнению, влияют на нашу экономику?

С. КАЛАШНИКОВ: Здесь присутствует двоякое влияние. Дело в том, что у нас в стране существует две группы предприятий – работающие на внутренний рынок и на внешний. На предприятия, работающие на внешний рынок, то есть являющиеся экспортно ориентированными, высокий курс рубля плохо влияет, поскольку это не позволяет им осуществлять модернизацию своего производства и, соответственно, улучшать качество продукции. Это, как вы сами понимаете, воздействует и на их способность привлекать займы, и на спрос на их продукцию со стороны клиентов. Что же касается низкого курса рубля, то он как раз влияет на их бизнес позитивно: чем больше разница между курсом рубля и доллара в пользу последнего, тем большими могут быть доходы таких компаний.

NBJ: Как вы оцениваете бюджетную и налоговую политику государства?

С. КАЛАШНИКОВ: Я считаю, что такая политика, которую проводит нынешняя российская власть, не соответствует тем задачам, которые требует решить российская экономика. Возьмем, в первую очередь, бюджетный процесс: провозглашенный в 2014 году программный подход к формированию бюджета так, по существу, и не был реализован. То есть программы были заявлены, но они так и остались невыполненными, и изменение бюджета никак не повлияло на ситуацию в экономике. Это наглядно продемонстрировало тот факт, что бюджет у нас в стране существует сам по себе, он как был сметным, так и остается таким. Он растет номинально, но, безусловно, не учитывает те приоритеты экономики, которые есть, ограничиваясь лишь учетом приоритетов в социальной сферой, да и то с серьезными поправками.

NBJ: Какими именно?

С. КАЛАШНИКОВ: Дело в том, что социальная сфера конкурирует с другими, в частности, оборонной и правоохранительной. В результате мы видим, что в сложившейся ситуации даже социальный бюджет больше не растет. Я сказал, что наш бюджет носит сметный характер – пожалуй, даже правильнее будет сказать, что он является бюджетом выживания, и в этом смысле он практически не изменился с начала 2000-х годов.

NBJ: Зато существенно поменялась налоговая политика государства, не так ли?

С. КАЛАШНИКОВ: Бесспорно. Изменений тут несколько. Во-первых, дефицит бюджета привел к тому, что по всем фронтам осуществляется ужесточение собираемости налоговых платежей. То есть налоговая система пытается выжать из экономических агентов и частных лиц все возможное и даже то, что уже невозможно. Впервые была введена широкая практика, когда налоговики приходят и говорят: «Вы имеете такие-то расходы, а мы считаем, что они направлены вашей компанией на аффилированных с вами лиц. И даже если юридические лица поставили вам то, что надо, мы все равно считаем, что, по сути, вы заплатили сами себе». Писем от предприятий, которые мы получаем на эту тему, более чем достаточно для того, чтобы понять, что это общая картина, а не отдельные прецеденты.

NBJ: На то есть суды, чтобы можно было оспаривать подобные действия...

С. КАЛАШНИКОВ: Теоретически да, но затягиваются, а счета компаний блокируются. Это, по моему убеждению, показательный недостаток налоговой системы. Еще одной не менее острой проблемой является задолженность предприятий. Налоговая служба в случае возникновения задолженности просто блокирует счета юридических лиц, причем дело и тут доходит до абсурда. Возьмем, например, оборонное предприятие. Оно выиграло тендер на производство той или иной продукции, государство для финансирования своего заказа отправляет предприятию средства на специальный счет. Деньги со спецсчета могут расходоваться только на производство заказанной продукции и ни на что более. Но достаточно маленькой недоимки за налоги, как приходят налоговики и пытаются забрать эти средства, естественно, сначала блокируя счет. Это очень тяжелый вопрос, и, к сожалению, непохоже, что власть настроена серьезно на его решение. 

NBJ: Летом прошлого года президент Владимир Путин заявил о необходимости перехода нашей страны от старой сырьевой модели экономики к цифровой. Какие шаги, по вашим наблюдениям, делаются для этого?

С. КАЛАШНИКОВ: Никаких, хотя бы потому, что нет никакой цифровой модели экономики. Блокчейн, большие ЭВМ, сознание, что мы получаем новое качество управления, так называемая цифровизация – это все, безусловно, есть. Но если бухгалтерия у нас, несмотря на многие декларации, существует не по мировым стандартам, а являет собой некую самобытную вещь, то от ее цифровизации ничего не изменится. Станет только очевидным, какие прорехи в ней есть, и то же самое можно сказать о нашей экономике в целом. Поэтому сейчас цифровизация решает две задачи или, правильней сказать, создает две проблемы. Первая – в том, что на сегодняшний день цифровизация всех ведомств является наиболее важным и наиболее верным источником коррупции.

NBJ: Каким образом?

С. КАЛАШНИКОВ: Очень просто. Инвестировать деньги в софт – святое дело: это позволяет руководителям соответствующих ведомств жить припеваючи. Раньше они просто отмывали деньги через рекламу, сейчас это дело перекрыли, и главный поток, «согревающий» руководителей различных ведомств, теперь идет через софт. В том, что дело обстоит именно так, нетрудно убедиться. Мы говорим о цифровизации работы ведомств, а такие задачи, как создание единой базы данных, корреспондирующих баз данных, облачного хранения баз данных, перевод документов в электронный вид, не решены полностью ни в одном ведомстве. Денег было выделено на это за последние пять лет немерено, и я вас уверяю, если их объем будет увеличен еще в десять раз, все равно никаких радикальных перемен к лучшему с точки зрения решения задач цифровизации не произойдет.

NBJ: А в чем заключается вторая проблема?

С. КАЛАШНИКОВ: Это сами по себе цифровые технологии и вопрос, как их правильно использовать. Мы, по сути дела, подменяем эволюционный процесс, который идет во всем мире. Мир переходит в новый технологический шестой уклад, идет четвертая технологическая революция, которая принципиально отличается от всех других. Раньше речь шла, например, о переходе к другому источнику энергии, и это вызывало колоссальные изменения в процессах производства. А теперь мы перестаем работать с материей и начинаем иметь дело с информацией.

Это создает огромное количество проблем, я назову одну из них, имеющую непосредственное отношение к финансам. Доходность в базовых отраслях промышленности во всем мире составляет порядка 5–10%. Многие наши производители, прочитав такие цифры, наверняка возмутятся и скажут: «Да мы за такие проценты на все готовы!» Но факт есть факт. Реальная средняя доходность производства сейчас колеблется вокруг отметки в 5%. А доходность в ИТ достигает 40–70%! Я во время своих выступлений и экспертных дискуссий всегда задаю коллегам и оппонентам один и тот же вопрос: куда, по их мнению, при таком раскладе пойдут деньги? Туда, где прибыль составляет 5%, или туда, где можно заработать 70%? На мой взгляд, ответ очевиден. Другое дело в том, что у инновационных отраслей «узкое горлышко», и огромные деньги, которые сейчас ищут себе приложение в мире, проникают туда с трудом. Но очевидно, что это временное явление. С каждым годом эти отрасли будут поглощать все больше капитала. А какие социальные последствия это будет иметь, думает ли кто-либо об этом? Говорит ли в России кто-нибудь открыто о том, что у нас благодаря роботизации, информатизации и прочим явлениям через несколько лет миллионы людей окажутся безработными? О том, что возникнет колоссальное расслоение людей на тех, кто зарабатывает на современных технологиях и бизнесе, и на тех, кто строит дома, копает ямы, работает в шахтах и т.д.? Это одна из самых насущных тем на сегодняшний день. С развитием цифровых технологий отпадет необходимость во многих профессиях, и нам необходимо думать о социальных последствиях этого процесса уже сегодня, а не завтра, когда это станет реальностью.

NBJ: С темой цифровой экономики связывается тема криптовалют. Как по-вашему, что следует делать с ними – узаконить или запретить?

С. КАЛАШНИКОВ: Криптовалюта как явление очень важна для нас и нашей экономики, но наши финансисты должны понять, в чем выгода от этой системы, а не прятать голову в песок. Если они будут продолжать «игру в прятки» в этом вопросе, у нас возникнут проблемы. Криптовалюта – это новый виток развития мировой экономики, от которого нельзя просто уйти или сделать вид, что ничего не происходит. Меня поразила информация, что Федеральная резервная система (ФРС) США совместно с крупнейшими мировыми банками начала выпуск своих прозрачных криптомонет. И что делать странам, у которых все резервы в долларах лежат в банках, если на месте доллара в один прекрасный день окажется криптовалюта?

NBJ: А это возможно? В реальности, а не в апокалиптических прогнозах?

С. КАЛАШНИКОВ: Вполне возможно. Старая валюта просто обесценится и не будет стоить даже бумаги, на которой напечатана. Останется просто топить ей печку – но это же валютные резервы целого ряда стран! И в этом аспекте, и в целом грядет революция, при которой будет обесцениваться то, что раньше имело ценность, как это обычно происходит в мировой истории. Поезд идет очень быстро, и мы еще можем успеть на него, если запрыгнем на подножку последнего вагона.

NBJ: Все настолько напряженно?

С. КАЛАШНИКОВ: Да. Смотрите сами: США каждый год наращивают сектор нового технологического уклада на 10%. Швейцария даже обгоняет их по этому показателю, да и другие страны в этом направлении работают – та же КНР. Китайцы скупили все крупные предприятия, выпускающие роботов в Америке и Европе! А что же мы? У нас есть умные люди, есть специалисты, которые предлагают и готовы делать замечательные вещи в ИТ, но у нас нет государственного подхода к решению этой задачи.

NBJ: Значит, нет и особых перспектив с точки зрения экономического развития?

С. КАЛАШНИКОВ: Почему же? Есть. Преимуществом нашей страны является уникальный этнический котел, который дает достаточно способных, гибких, интеллектуально развитых людей. Это, безусловно, наш потенциал для развития. Проблема же в том, что власть не хочет воспользоваться предоставленными возможностями, и тут на ум приходит цитата Карамзина о России: «Страна наша богата, порядка только нет». Многие уповают на то, что после 18 марта 2018 года у нас начнется новая жизнь, а я спрашиваю, почему мы должны ждать этого дня? Только потому, что правящая элита вполне удовлетворена своей жизнью и ничего менять в ближайшее время не собирается?

NBJ: Как вы оцениваете состояние нашей банковской системы? Согласны ли с теми, кто говорит, что в России формируется банковская олигополия?

С. КАЛАШНИКОВ: Нет, не согласен. В России на данный момент нет олигополии, поскольку она предполагает наличие олигархов, банкиров, которые правят бал. Я согласен с тезисом, что никаких олигархов нет по той простой причине, что все богатые люди, которых принято было называть олигархами, никакой властью в нашей стране не обладают. В 1990-е так было, а к нынешнему времени у нас построено жесткое иерархическое общество. Какие могут быть олигархи в поместье жесткого феодала? Поэтому в банковской системе сейчас идет другой процесс – не олигополизации, а просто ликвидации, и не надо питать иллюзий, что все будет как было. В конечном счете останутся основные государственные банки, и именно они составят в дальнейшем нашу банковскую систему. И я, в отличие от многих, не считаю, что это происходит просто в силу стечения каких-то обстоятельств. Это делается сознательно и целенаправленно. Как только исчезнет последний крупный частный банк, старой банковской системе, к которой мы привыкли за последние несколько десятилетий, придет конец. Вместо нее придет новая банковская система с другим составом банков.