Российская экономика начинает медленно восстанавливаться после затянувшегося кризиса, но пока не ясно, удастся ли ей выйти на более или менее устойчивую траекторию роста. Какие преграды она может встретить на этом пути и какие коррективы необходимо внести в экономическую политику страны? На эти и другие вопросы в интервью NBJ ответил заведующий кафедрой фондовых рынков и финансового инжиниринга ФФБ Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, заместитель председателя Центрального банка РФ в 2002–2008 годах Константин КОРИЩЕНКО.

NBJ: Константин Николаевич, в ходе нашей предыдущей беседы, состоявшейся в начале 2016 года, мы обсуждали риски возникновения очередного глобального финансово-экономического кризиса. По вашему мнению, насколько ситуация изменилась с тех пор – улучшилась она или ухудшилась, как вы теперь оцениваете вероятность возникно­вения кризисных явлений в мировой ­экономике?

К. КОРИЩЕНКО: Мне кажется, что ситуация в этом вопросе не то чтобы ухудшилась, а, скорее, стала более напряженной. Эта эволюция связана со все более явным подтверждением зависимости: экономика не может существовать в отрыве от политики, а политика – от экономики. И мы с вами периодически наблюдаем, как политические события переносят необходимость решения экономических проблем (чаще всего долгосрочных) в плоскость краткосрочной повестки (текущая политика). В первую очередь я имею в виду проблемы монетарной и бюджетной политики стран с развитой экономикой – Соединенных Штатов Америки, Европы, Японии и Великобритании. 

В целом же можно констатировать, что налицо необходимость пересмотра всей той политики, которая проводилась на протяжении последних десяти лет. Она помогла странам с развитой экономикой если не полностью выйти из кризиса, то не увязнуть в нем еще глубже. Но, с другой стороны, она же породила множество дисбалансов. 

И сейчас на повестке дня как раз стоит вопрос о том, как все эти дисбалансы  устранить или хотя бы скорректировать.

NBJ: Правильно ли я понимаю, что избрание Дональда Трампа 45-м президентом США в контексте сказанного вами – это тоже попытка либо уйти полностью от политики, проводимой в последнее десятилетие, либо сущест­венно скорректировать ее?

К. КОРИЩЕНКО: Я не случайно отметил, что политика и экономика очень тесно связаны между собой, поэтому нет ничего принципиально нового в том, что государственные деятели, решая экономические проблемы, создают политические дисбалансы. И наоборот – решение экономических проблем заставляет страны совершать достаточно резкие движения в политической сфере. Если мы возьмем США, то увидим, что на протяжении последних 15 лет они проводили политику глобализации. Это способствовало, с одной стороны, притоку капиталов в американскую экономику, а с другой стороны, выводу «практического» бизнеса за пределы США – в страны, где есть дешевая рабочая сила и где, таким образом, можно снизить себесто­имость производимой продукции. 

NBJ: Звучит вполне привлекательно, с точки зрения владельцев и акционеров бизнеса, да и потребителей тоже. Почему эта политика дала сбой?

К. КОРИЩЕНКО: Потому что одним из ее последствий стало сокращение количества квалифицированных рабочих мест в США. Естественно, что средний класс и малообеспеченные граждане США недовольны этим: им все труднее устроиться на работу, их доходы не растут. Это привело к соответствующим результатам выборной кампании 2016 года, свидетелями которой мы стали. Таким образом, та часть электората, которая голосовала за Дональда Трампа, дала понять, что она недовольна политикой глобализации.

NBJ: Возникает, на мой взгляд, резонный вопрос: если Дональд Трамп выполнит свое предвыборное обещание и вернет, как вы сказали, «практический» бизнес в страну, то не приведет ли это к оттоку капиталов из США? Та часть американской элиты, которая поддерживает 45-го президента, осознает этот риск или она считает его несущественным?

К. КОРИЩЕНКО: Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего разделить американский бизнес на две части. Есть компании, которые работают в реальном бизнесе, и есть те, которые работают в финансовой сфере и прочей, не реальной экономике. Их интересы и их подходы к организации бизнеса очень сильно разнятся. Для компаний финансовой сферы в принципе нет ничего особо сложного в переводе своего бизнеса на территорию США: переместить, скажем, команду программистов из одной страны в другую – это, конечно, сложно, но не проблематично. А вот с перемещением реального производства дело обстоит иначе: тут, во-первых, возникает риск разрыва длинного инвестиционного цикла, а во-вторых, появляются дополнительные издержки для фонда оплаты труда. Мягко говоря, американцы будут требовать зарплат выше, чем те, за которые соглашаются работать жители стран Юго-Восточной Азии или Латинской Америки. Как следствие, повышение стоимости производимой продукции, цен на нее для конечных потребителей и снижение уровня доступности этих товаров для населения и т.д. Вряд ли это понравится потребителям. 

NBJ: Конечно, они будут недовольны. Но вряд ли те риски, которые вы перечислили, не учитываются экономистами, работающими в команде нового президента США.

К. КОРИЩЕНКО: Они учитываются, и экономическое крыло команды Дональда Трампа на соответствующие вопросы оппонентов дает следующий ответ: стоимость продукции американских компаний для конечных потребителей может быть уменьшена за счет существенного снижения налогового бремени. Ничего принципиально нового в этой модели нет – фактически повторяется то, что в свое время называли «рейганомикой». Но раз так, то надо помнить, что рано или поздно следование такой политике приводит к возникновению бюджетных проблем. 

NBJ: Да, только во времена правления Рональда Рейгана ситуация с долгом США была совсем другая, нежели сейчас.

К. КОРИЩЕНКО: Совершенно верно. Соотношение совокупного долга к ВВП США в начале президентства Р. Рейгана было 30%, в конце оно почти удвоилось до 50%, а сейчас приближается к 100%. При этом не следует закрывать глаза на то, что этот показатель если и меняется, то только в сторону увеличения – долг США растет достаточно быстрыми темпами. Поэтому надо быть реалистами: в краткосрочной перспективе «трампоно­мика» позволит обеспечить и повышение зарплат, и рост доходов американцев в целом. Но в долгосрочной перспективе у властей США неизбежно возникнут сложности с проведением бюджетной политики.

NBJ: Я так понимаю, тут есть и другой момент – геополитический риск, который может породить «трампономика». Если американские компании начнут переводить свои производства из других стран на территорию США, то это вряд ли понравится Китаю. Не секрет, что именно КНР на протяжении долгих лет была главным реципиентом политики, предусматривающей перемещение реальных производств из стран с высокими зарплатами в страны с низким уровнем дохода населения.

К. КОРИЩЕНКО: Китай действительно был первой точкой, куда переводились производства в рамках программы офшоризации бизнеса. Но первой не значит главной: постепенно бизнес стал «перетекать» и в другие страны, такие как Малайзия, Индонезия и т.д. Другое дело, что между Китаем и США и без того много спорных вопросов, к тому же Китай сам сейчас активно занимается перестройкой своей экономической модели. 

NBJ: Вы имеете в виду, что он отказы­вается от ее подчеркнуто экспортно ориен­тированного характера?

К. КОРИЩЕНКО: Да. Китайские власти заинтересованы в том, чтобы продукция национальных производителей более активно приобреталась внутренними, а не внешними потребителями. Если хотите, в КНР тоже идет процесс импортозамещения. В этом есть логика: экономическая модель, ориентированная на внутреннее потребление, является более стабильной и предсказуемой, поскольку она меньше подвержена воздействию внешних шоков. К тому же экспортно ориентированная экономика всегда нацелена на поддержание заниженного курса нацио­нальной валюты. Рано или поздно политика не столько даже занижения, сколько фиксации курса ведет к оттоку капиталов из страны. Это очень хорошо видно на примере Китая, который поддерживает квазификсированный курс национальной валюты – как только он этот курс освобождает, так сразу же начинается отток капитала, что мы и наблюдали в начале 2016 года. 

NBJ: Судя по тем заявлениям, которые делают сейчас в адрес друг друга руководства КНР и США, можно предположить, что эти страны либо серьезно готовятся к торгово-экономической войне, либо уже стоят на ее пороге. С вашей точки зрения, что будет означать для мировой экономики их схватка?  Ведь речь идет о двух крупнейших экономиках мира, которые давно уже делят между собой первое и второе места по объемам ­производства.

К. КОРИЩЕНКО: Я не думаю, что проис­ходит что-то принципиально новое. Давайте не будем забывать о том, что Министерство финансов США с периодичностью раз в год или даже в полгода объявляло Китай «валютным манипулятором». Кстати, ранее (в 80-х годах) в том же самом грехе и примерно с такой же периодичностью американские власти обвиняли Японию – просто об этом уже все забыли. Со своей стороны, Китай тоже практически каждый год публикует доклады, в которых дискутируется вопрос, пора ли уже отменять фиксированный курс или нет. Поэтому говорить, что раньше все было безоблачно, а теперь США и КНР готовятся к последнему и решительному бою, нет оснований. Просто мы видим очередной этап валютных войн, а валютная война – это фактически попытка изменить курс своей национальной валюты так, чтобы экспорт национальных товаров стал более выгодным для их производителей. Для Китая это выражается в установлении стабильного курса юаня и удержании его в узком валютном коридоре. 

А США хотят ослабить доллар – фактически они преследуют ту же цель, что и наши финансовые власти, которые сейчас беспокоятся как раз по поводу укрепления позиций рубля.

NBJ: Звучит это даже немного анекдотично: кто бы мог подумать, что в нашей стране эксперты будут говорить не об опасности новой девальвационной волны, а о рисках ревальвации рубля. Но к рублю и его перспективам, если не возражаете, мы вернемся чуть позже, а пока, если я правильно поняла, ваш вывод таков: нет серьезных оснований говорить о том, что США и Китай вступают в полномасштабную торговую и экономическую войну?

К. КОРИЩЕНКО: Скорее мы видим усиленное пиаровское освещение того неоднозначного процесса, который идет уже давно. Разве для кого-либо является новостью тот факт, что между КНР и США существует очень серьезный конфликт по поводу спорных территорий, присутствия военных сил в Южно-Китайском море и т.д.? Это тоже выражение процесса, о котором я говорил выше. Иногда стороны обмениваются жесткими заявлениями в адрес друг друга, иногда стараются предложить друг другу, как им представляется, взаимовыгодные варианты. Например, мы помним, как на ранней стадии процесса Барак Обама предлагал руководству Китая присоединиться к Транстихоокеанскому партнерству, что означало бы если не разрыв, то очень серьезное ослабление его торговых и экономических связей с Россией.

NBJ: Хорошо, что этого не случилось. Будем надеяться, что и война между Китаем и США так и останется исключительно в речах политиков и на страницах СМИ. Тем не менее общую атмосферу трудно назвать спокойной, и, похоже, сильнее всего эту напряженность ощущает такое интеграционное объединение, как Европейский союз. Вообще складывается впечатление, что ЕС на протяжении всего прошлого года был чужим на этом «празднике жизни», да и сейчас он держится на периферии событий.

К. КОРИЩЕНКО: Евросоюз, точнее, входящие в него страны переживают кризис самоопределения. Понимаете, с одной стороны, европейские элиты уже много лет стремятся реализовать то, о чем писал в одной из своих статей в начале XX века Владимир Ленин, – создать Соединенные Штаты Европы. А с другой стороны, практически в каждой стране, входящей в ЕС, укрепляются если не националистические, то очень национально ориентированные течения. 

NBJ: Можно ли этот националистический вектор рассматривать как ответную реакцию на попытку создания Соединенных Штатов Европы?

К. КОРИЩЕНКО: Да, и это, в свою очередь, вызвано тем, что европейские страны не равны между собой по целому ряду параметров. В первую очередь они имеют разный экономический потенциал, плюс к этому малые и средние страны очень тесно связаны с экономикой Германии. Великобритании крайне не нравилась продолжающаяся централизация власти в Европе, и она совершает то, что уже вошло в историю под названием Brexit. Франция, как обычно, проводит свою особую политику. Греция постоянно балансирует на грани банкротства. В общем и целом период эйфории, который последовал за введением единой европейской валюты, остался далеко позади, и теперь, скорее, каждая страна Евросоюза задается вопросом: что же мы сделали и то ли мы получили от объединения Европы, что хотели? Вы сами понимаете, что тут нет единого ответа.

NBJ: И в силу этого, наверное, со стороны Европы не просматривается и некоей цельной и внятной экономической политики?

К. КОРИЩЕНКО: Тут опять та же взаимо­связь, о которой я говорил, – очень трудно отделить политику от экономики. Если бы сейчас в ЕС наблюдался экономический рост и все было хорошо с этой точки зрения, то все проблемы, включая миграционный кризис, ощущались бы значительно меньше. А когда есть экономические проблемы, когда люди чувствуют, что их доходы не растут, а то и падают, что найти работу становится все сложнее, то они начинают искать крайнего. 

И кто же оказывается крайним? Конечно, Брюссель, который продолжает продвигать политику централизации. 

NBJ: Давайте теперь поговорим о России. Как недавно заявил Владимир Путин, экономические результаты прошлого года превзошли все ожидания. Естественно, это было сказано в позитивном ключе. По-вашему, можно ли исходя из этого и, конечно же, на основании анализа динамики ключевых показателей сделать вывод, что кризис действительно преодолен и наша экономика встала на путь выздоровления?

К. КОРИЩЕНКО: В целом да. Но если посмотреть на причины и механизмы, которые поспособствовали этому, то можно сделать вывод: во многом это случилось благодаря восстановлению нефтяного экспорта. Не с точки зрения объемов, а с точки зрения тех денег, которые мы стали за него получать.

NBJ: То есть в этом вопросе у нас все без изменений – наши ключевые экономические показатели продолжают зависеть от динамики мировых цен на нефть.

К. КОРИЩЕНКО: А я не очень понимаю, за счет чего ситуация могла бы измениться? За счет перестройки структуры экономики? Так это же процесс не одного года, не двух и даже не пяти лет. Это во-первых, а во-вторых, насколько нам целесообразно слезать с «нефтяной иглы»? Если Россия имеет приличную ренту от экспорта своих природных ресурсов, то что же в этом плохого? Вопрос совсем в другом: как мы распоряжаемся этой самой рентой? Давайте говорить прямо, к кризису-2014 привело не столько падение цен на нефть, сколько раздувание государственных расходов, включая бюджетные, в том числе и непродуктивные и т.д. Поэтому сейчас, когда мы снова стали получать дополнительные доходы за счет повышения мировых цен на нефть, перед нашей властью стоит вопрос: как распорядиться ими максимально эффективно?

NBJ: Два с половиной года назад, объясняя причины наступления очередного кризиса, наша власть говорила два слова – «нефть» и «санкции», а дальше уже начинались вариации на тему «что больнее ударило по нашей экономике». Сейчас, как мы видим, нефть растет, а вот санкции… Ощущается ли по-прежнему болезненный эффект от их действия?

К. КОРИЩЕНКО: Проблема санкций – это в первую очередь проблема притока капиталов, то есть внешних инвестиций. Это не проблема лишения нас хамона или пармезана, Россия сама вполне способна производить и продукты питания, и одежду, и автомобили, и другие необходимые ей товары – мы в данном случае говорим не столько о качестве, сколько о номенклатуре. Но есть то, что нам заместить не удается, – это инвестиции. Если говорить о государственном секторе, то он закредитован очень сильно, а в частном бизнесе наблюдается тенденция скорее к вывозу капиталов. 
И задача как раз в том, чтобы изменить эту тенденцию: сделать так, чтобы рыночные субъекты, предприниматели захотели оставлять капиталы здесь, инвестировать их в расширение производства, в приобретение новых активов и т.д. Если получится это осуществить, то удастся обеспечить российской экономике очень высокие темпы роста.

NBJ: К сожалению, это как раз одна из тех задач, решить которую не получается уже много лет подряд.

К. КОРИЩЕНКО: Есть и другой, не менее актуальный вопрос: кого мы хотим видеть в качестве наших инвесторов? Только Ивана, Петра и Сидора или Джона и Ганса тоже? Наверное, мы хотим видеть их всех – но вот как раз санкции, введенные против России внешними игроками, очень сильно препятствуют приходу иностранных инвесторов.

NBJ: И похоже, что никто не собирается их отменять.

К. КОРИЩЕНКО: Да, поэтому мы видим в основном спекулятивные инвестиции, а вот в реальный сектор капиталы не идут. Иностранные бизнесмены очень осторожны, и в сложившейся ситуации они не хотят рисковать, открывая бизнес в России.

NBJ: С другой стороны, наши финансовые власти, в частности руководство ЦБ РФ, выражают надежду на то, что отношение иностранных инвесторов к нашей стране изменится, если они увидят продуманную и эффективную денежно-кредитную политику (ДКП). А как вы оцениваете текущую политику Центрального банка РФ?

К. КОРИЩЕНКО: Понимаете, вы не сможете комфортно ездить на автомобиле, если у него будет идеальным только одно колесо, а остальные три будут нуждаться либо в замене, либо в ремонте. Примерно так же обстоит дело и с ДКП: мы пытаемся достичь цели на одном, отдельно взятом фронте, а на остальных – просто заморозить ситуацию в текущем состоянии. И потом, давайте ответим себе на вопрос: каковы побочные эффекты проводимой сейчас денежно-кредитной политики для бизнеса, для банковского ­сектора и т.д.?

NBJ: И каковы же они?

К. КОРИЩЕНКО: Я думаю, никто не скажет, что низкая инфляция – это плохо. Но и в то же время никто не говорит, что низкая инфляция – это самоцель. Иными словами, очень хорошо было бы эту цель – достижения 4%-го уровня инфляции – дополнить другой или хотя бы понять, куда мы будем двигаться дальше в случае установления и стабилизации инфляции на желаемом уровне.

NBJ: Вы хотите сказать, что сейчас мы не видим ничего, кроме этой цели?

К. КОРИЩЕНКО: Если обратиться к доку­ментам ЦБ РФ, к заявлениям руководства банка, то к иному выводу трудно прийти. Нет даже вариативности сценариев: например, мы можем сделать инфляцию выше и получить более существенный экономический рост, или, наоборот, мы должны сделать инфляцию еще ниже и тогда получим вот такие-то результаты. И меня, честно признаюсь, беспокоит, что мы так увлечены моделью инфляционного таргетирования как раз в тот момент, когда очень многие страны, в том числе и с развитой экономикой, эту модель пересматривают. Они говорят, что это не самый эффективный путь к возобновлению и поддержке высоких темпов экономического роста, но мы, похоже, не хотим их слышать.

NBJ: У них все же другие модели экономики, может, дело в этом?

К. КОРИЩЕНКО: Возможно. Но давайте оперировать тем, что мы имеем: у нас доходная часть бюджета на 40–50% формируется за счет экспортной выручки. Мы понимаем, что у нас «точками роста» являются экспортно ориен­тированные компании, и с учетом этого возлагать большие надежды на политику изменений процентной ставки… Я не уверен, что это правильный путь. Мне представляется, что во главе угла следовало бы поставить вопрос о стабилизации курса национальной валюты – пока рубль ведет себя очень изменчиво, нет оснований надеяться на приток инвестиций, на открытие новых бизнесов, на увеличение производственных мощностей компаний и т. д. Наверное, не надо объяснять, почему: всякая модель бизнеса в условиях, когда курс рубля практически в любой момент может либо резко взлететь, либо резко упасть, становится очень рискованной. 

NBJ: Вы же не имеете в виду, что рубль было бы хорошо поместить в коридор, как это было в период до кризиса-1998?

К. КОРИЩЕНКО: Я говорю о том, что в такой экономике, как наша, рубль естественным образом должен находиться в определенном коридоре, чтобы все экономические субъекты, будь то экспортеры или импортеры, могли спокойно развивать свой бизнес, зная, что есть стабильные правила игры. Мы же понимаем, что и в 1998 году, и в 2008 году, и в 2014 году рубль оказался нестабильным во многом из-за бюджета. Конечно, если в 1998 году это было связано преимущественно с неуплатой налогов в бюджет, то в 2008 и 2014 годах большую роль сыграло падение мировых цен на нефть. Но, так или иначе, все эти кризисы продемонстрировали одно: бизнес для своего развития нуждается в стабильном и предсказуемом курсе нацио­нальной валюты.

NBJ: С этой точки зрения сейчас не самое плохое время: рубль находится в определенном коридоре, который он сам себе определил, не так ли?

К. КОРИЩЕНКО: Как сказать. Смотрите сами: полгода назад рубль находился на отметке в 64 по отношению к доллару, а сейчас он опустился ниже 57. Разница в более чем 10%, конечно, не является чем-то критическим, но, с другой стороны, и признаком стабильности это сложно назвать. Но опасность даже не в том, что динамика курса рубля остается достаточно резкой, особенно если сравнивать ее с динамикой курсов мировых резервных валют. Опасность в том, что мы не можем сказать, какой будет курсовая динамика в нашей стране через два-три года. И для нашей экономики это очень серьезная проблема. 

NBJ: Вы очень образно сравнили нашу экономику с автомобилем, который, чтобы ездить, нуждается в четырех исправных колесах и еще во многих других комплектующих. А наш ЦБ РФ, наверное, уместнее сравнивать с велосипедом, потому что у него два ­«колеса» – ДКП и надзор. И вот как раз надзорная политика Центрального банка РФ вызывает, пожалуй, даже больше дискуссий, чем денежно-кредитная политика. Не так давно, например, регулятор предложил банкам разделиться по группам в зависимости от спектра операций, которые они проводят, и ввести над ними пропорциональный надзор. Каково ваше отношение к этому предложению?

К. КОРИЩЕНКО: В принципе, ничего нового в этом предложении нет. Мы знаем, что и в США есть кредитные организации, которые могут вести бизнес только в пределах своих штатов, и в Германии есть так называемые земельные банки. Проблема в другом: у этой идеи есть две составляющие – возможность наращивать доходы и возможность сокращать расходы, и вся суть в соотношении этих двух величин. Что же мы видим, глядя на региональные банки? Зарабатывать им сложно, поскольку доходы населения не растут, потребительский спрос сокращается, крупная клиентура уходит в крупные банки. Справедливой конкуренции все равно не получается.

NBJ: Но все же говорят, что эта идея направлена как раз на то, чтобы облегчить жизнь малым и средним банкам.

К. КОРИЩЕНКО: Скажем так, она должна быть направлена на это, но пока лично я не вижу в ней ничего, что позволило бы достичь этой цели. За исключением небольшого смягчения надзорных требований, но ведь этого недостаточно! Нет бизнес-идеи, на основе которой могли бы развиваться малые и средние финансово-кредитные организации. Не получится сказать: «Мы чуть ослабим требования к вам, вы как-нибудь потянете еще несколько лет, а потом у вас появятся новые бизнес-возможности». А если не появятся?

NBJ: Продолжая разговор о банковском надзоре, стоит обратить внимание на  позицию ЦБ РФ по вопросу формальной и мотивировочной составляющих надзора. Мы видим, что снова на повестку дня выходит вопрос о более активном внедрении мотивированного надзора.

К. КОРИЩЕНКО: Это давняя тема, я бы сказал, что в публичную сферу обсуждений этот вопрос перешел еще в начале 2000-х годов. Тогда это было революцией, потому что до этого Цент­робанку всегда говорили: «Вы напишите, в соответствии с какими статьями закона вы принимаете то или иное надзорное решение, а мы проверим». В какой-то момент ситуация кардинально изменилась: сейчас Центральный банк РФ может вынести практически любое решение, а поднадзорному банку приходится доказывать, что те или иные пункты нужно было трактовать иначе. 

NBJ: В завершение нашей беседы поделитесь, пожалуйста, своим прогнозом относительно того, как будет развиваться в 2017 году наша экономика и банковская система?

К. КОРИЩЕНКО: В 2017 году, скорее всего, мы получим положительные темпы роста ВВП и других ключевых показателей. В то же время надеяться на то, что эти показатели будут высокими (более 1–2%), не стоит. 

С другой стороны, после нескольких лет сначала падения, а потом рецессии это, конечно же, будет положительным моментом. Но только при условии, что в мире ничего не «сломается» и то относительное равновесие, которое мы наблюдаем сейчас, ­сохранится.